Олег Борушко - Продаются щенки

Накатили вторая и третья долгосрочки — уже в Европу, мамина бобровая шуба и успехи но службе, а здесь — неприязнь к передачам, как броским цветам безвкусного плода. И здесь — бабушка, постоянная вечная бабушка, «потому что ребенок должен воспитываться в эсэсэр», — разъясняла мама.

Бабушка лет с двенадцати вдруг истово навострила последние силы на дело — выучить Танечку ходить красиво («после семнадцатого году ходить не учут, а только что ерзать»), а для этого битый час нужно было таскаться по квартире со шваброй, зажатой между спиной и сгибами локтей. «Вот папа приедет, а ты — глядь! — вон какая королева!» За хождение можно было стребовать гоголь-моголь из желтков с какао-порошком и изюмом: «Ну и что такого — растолстею, зато походка будет, а, ба?»

Однажды: «Ба, алло, я сейчас а-ха-иду, ты, пожалуйста, без. обмороков, на меня упала качеля», — сказала Таня из телефонной будки, изо всей силы зажав пальцем рваную ранку на подбородке.

Одежда приезжала в больших картонных коробках, умотанных клейкой лентой. «Вдруг больше не поедем, а, доча? А ты скоро невеста».

Таня понимала по маминым закупкам на обратный путь — чем питались там родители. Потому что, знала Таня, если там кушать хорошо и ни в чем не отказывать — тогда зачем туда ехать? Единственное — папу жалко до слез. У него развивалась язва желудка, отпуск проводил калачиком на диване.

— Живо-отик, кто живо-отик наел? — сварив геркулес, говорила Таня. — Меньше кушать надо, тогда и а-ха-болеть не будешь…

Она после качели чуть заикалась, волнуясь, то было даже не заикание, а легкое придыхание перед первым слогом.

Но Таня не знала всего. И ни узнала, может, если бы не прорвало однажды маму.

— Доча. — сказала мама, — который час? А? Как? А где же часики, ну. что я тот раз привезла? «Сеичка» маленькая?

— Мам, — Таня смущенно улыбнулась, приглашая и маму, — Сонька так просила… Ну мам!.. Ей так а-ха-понравилось…

— Сонька? — мама ядовито поджала губы. Губы у нее были вообще скучные.

— Подружки, они зачем сюда ходят? Что они все высматривают?!

— Мам!..

— Не мам! — губы ее задрожали. — Соньке! А ты знаешь, что это стоит? Ты… Мерзавка! Ты знаешь, как достаются эти часики?! Ты знаешь, что твой папа… я про себя уже не говорю, на меня тебе чхать, но знаешь, как твой папочка ходит в сортир?! О, Господи…

— Мама!

— Молчи! Ты знаешь, что он ждет меня и идет только после, чтобы воду, понимаешь, воду! — она уже не владела собой, — чтобы воду в сортире сдернуть за двоих сразу! Потому что там счетчик! Это при его-то желудке! Чтобы купить доченьке лишние часики! Соньке она отдала! Ах ты дрянь!..

Татьяна смотрела во все глаза, полные слез, и немо мотала головой.

***

После посылки Середа решил выждать.

— Старик. — сказал он Сашульке, — я знаю женщин. Она ждет следующего хода. Она ждет, и все подруги ждут, и все придурки этих подруг ждут. Но! — Георгий воздел палец, — как говорит Арсланбек, семь раз поспешишь — один раз отрежешь, так? А один раз подождешь — семь раз что?

— Окучишь, — сказал Сашулька.

— Голова! Она подружкам лепит вид, что, мол, досадно, дескать, чего пристали, тоже — почтовый роман. Но через пару недель, чувак, досаду снимет как рукой. Прикинь: почта молчит, подруги пялятся ехидно, где-е же ты, где мне искать твои-и следы. И тут мы бомбанем, Сашик, эх! — Георгий саданул кулаком в ладонь.

Он расхаживал по мансарде в казахском халате, подаренном Арсланбеком, и видел себя карибским флибустьером.

— Бомбанем так, что счастлива до слез: наконец-то! Рюхаешь?

Сашулька рюхал взахлеб, мотал на ус витиеватое женское начало и мелко кивал.

Сашулька, не таясь, был расположен к единственному существу на свете — себе самому. Оставшуюся часть человечества он тихо ненавидел — она обходила, обгоняла и объезжала его на повороте. Он жил в Капотне — уж лучше бы он жил в общежитии. Отчим работал дежурным врачом — лучше б он был тунеядец. Мать упивалась торговлей, брала по-крупному, все знали — откуда у Сашульки тонкие сигареты и костюм с искрой. Вещи, добытые так, в институте не считались. («Бэдность — не порок, а руководство к действию, слышишь, красивчик?» — учил Сашульку Арсланбек.) Не знали только одного: как он попал в институт? Это придавало Сашульке даже некоторое своеобразие.

— Поступил, да и все! — хмуро отбивался Сашулька. — Сдал экзамены.

— Да ладно, — подковыривал Георгий, — что я, первый день в институте? Сколько дал-то? Десять? Колись давай.

— Десять, — усмехался Сашулька, но спохватывался.