Мигель Делибес: Крысы

— Матиас, — спросил Нини, — не надо тебе одуванчиков для кроликов?

— Одуванчиков? Больно ты хитер, бездельник! Будто не знаешь, что я своих кроликов перерезал, когда началась чумка?

Нини смущенно заморгал, вдруг Браконьер схватил его за шиворот и, сощурив глаза, будто от резкого света, спросил:

— А кстати, ты не знаешь, какой это бездельник выпустил орленка, что был в гнезде в камышах?

— Орленок в камышах? — спросил мальчик, — Орлы не вьют гнезд в камышах, Матиас, ты же знаешь.

— А на этот раз свили, и, понимаешь, какой-то сукин сын перерезал проволоку, которой я привязал птенца. Ну, что скажешь?

Нини пожал плечами, в его глазах светилась невинность. Выпустив мальчика и торжественно скрестив руки на груди, Матиас Селемин прибавил:

— Скажу тебе одно, и постарайся раз навсегда это запомнить. Я еще не знаю, кто этот негодник, но, коли он мне встретится, я задам ему такую трепку, что у него пропадет охота соваться не в свои дела.

На Драгоценную Кровь Господа Нашего над холмами поднялось беспощадное, огненное солнце и сожгло сальвию и лаванду на склонах. Всего за одни сутки столбик в термометре подскочил до тридцати пяти градусов, и долина погрузилась в расслабляющую, душную дремоту. Под жгучими лучами земля на холмах трескалась, а расположенная в ложбине деревня была окутана ореолом удушливой пыли. С шелестом осыпались спелые колосья, а копны собранного ячменя, рассеянные по жнивью, оседали, ссыхаясь, как бывает к осени. От зноя всякая жизнь замирала, и могильную тишину полуденных часов лишь изредка нарушало жалобное чириканье воробьев среди высокой осоки. С закатом солнца от холмов веяло ласковой прохладой, деревенские жители пользовались этой передышкой, чтобы, собравшись в кучки у дверей домов, потолковать на досуге. С полей подымался запах сухой соломы, слышались зловещие выкрики ночных птиц, мошкара ритмично ударялась о стекла ламп или неутомимо летала вокруг них, описывая большие и малые орбиты. С холма Мерино доносилось посвистыванье выпей, разбуженные ими комары тучами вылетали из зарослей у речушки, и повсюду раздавался их назойливый писк. Летний сезон шел к концу, и люди, встречаясь на пыльных улицах, улыбались друг другу, и улыбки эти казались новыми морщинами на их лицах, опаленных солнцем и ветрами Месеты.

Но на святого Михаила Архангела холмы уже с утра были окутаны стелющейся дымкой, которая с каждым часом густела. Заметив это, Пруден пошел по бревенчатому мостику, с трудом поднялся по склону и, ступив на тимьянную площадку, громко окликнул Нини.

— Нини, малыш, — сказал он, когда Нини, потягиваясь, показался во входном отверстии землянки, — эта мгла мне не нравится. Не к граду ли?

Лой обнюхивал пятки гостя, а Фа, свернувшаяся клубком у ног мальчика, спокойно позволяла его грязной босой ноге гладить ей спину против шерсти. Нини оглядел горизонт и слегка затуманенные холмы, наконец глаза его остановились на ястребе, летевшем над Сиськой Торресильориго. Ни слова не говоря, он пошел вниз, к речке. Пруден и собаки следовали за ним с такой же доверчивой покорностью, с какой идут за врачом родственники тяжелобольного. Только очутившись у речки, Пруден дал волю языку и стал жаловаться — пшеница вот созрела и осыпается, града не выдержит. Мальчик, как бы не слыша его слов, послюнил средний палец и внимательно проследил, с какой стороны обсохнет раньше. Потом вошел в заросли осоки и шпажника и тщательно осмотрел их высокие стебли. По ним неутомимо ползали вверх и вниз крылатые муравьи — доберутся до верхушки стебля и спускаются обратно. Теперь Пруден смотрел на Нини молча и выжидающе и, когда мальчик вышел из зарослей, обратил к нему вопросительный взгляд.

— Лежит туман, и ветер дует с юга, — неторопливо сказал мальчик. — Крылатые муравьи танцуют. Если до полудня ветер не переменится, то завтра может выпасть град. Надо бы тебе предупредить народ.

Но на слова Прудена никто не обратил внимания. Росалино сказал:

— До святого Ауспеция я не приступлю.

— Нини говорит… — начал Пруден.

— Хоть бы сама Пресвятая Мария говорила, — оборвал его Уполномоченный.

Однако четверть часа спустя, когда Фрутос на Площади объявил, что Прудену требуются помощники на уборку, у многих мороз пробежал по коже. Один лишь Росалино, чтобы отогнать сверлившую сердце тревогу, заметил:

— Поспешишь — людей насмешишь, Пруден.

После полудня над холмом Мерино замаячило белое облачко, а за ним пошли облака погуще и потемней. Все в деревне не сводили глаз с холма, а как стало смеркаться, Хустито, Алькальд, приказал Фрутосу подготовить ракеты против туч. К этой поре небо заволокло полностью, а Пруден с Сабиной, Мамертито, Малым Раввином и Криспуло — старшим сыном Антолиано — уже заканчивал складывать в стога пшеницу на своем участке. После захода солнца подул теплый ветер, по неубранным полосам пшеницы заходили волны, на дорогах поднялись тучи пыли. Небо быстро темнело. Нини мигом проглотил приготовленную Крысоловом похлебку и присел на корточках у входа в землянку. Ночь наступила сразу, воздух становился душным, все тяжелей было дышать. Однако пока не было ни дождя, ни грома, и первая молния даже испугала мальчика. Фа резко вскинула голову и зарычала, а когда прогремел первый раскат грома, пустилась бегом с холма вниз. Запах серы смешался с сухим ароматом соломы и зрелых колосьев. Дядюшка Крысолов высунул голову из землянки, поглядел наверх, в темноту, и сказал: