Наталья Аронова - Душенька

На всякий случай я кивнула – фамилия-то была знакомая.

– Так вот, салон автомобиля оказывается как бы внутри клетки, в зоне, свободной от электрических полей. Заряд просто уйдет в землю через колеса. Материалы салона, как правило, хорошие изоляторы. Антенну мы убрали, верней, она сломалась еще год назад, окна закрыты. Если хочешь наверняка быть в безопасности…

Над нами просияла ослепительная вспышка, и немедленно раздался чудовищный треск, словно небо все-таки обрушилось на землю.

– Если хочешь чувствовать себя в безопасности – не прикасайся к металлическим деталям! – закончил Коля. Я отдернула локоть, которым прикасалась к ручке дверцы, и подавила в себе желание броситься в объятия своему попутчику. Еще чего не хватало, что за первобытные страхи! Села попрямей, полюбовалась на свое отражение в зеркальце и спросила:

– Откуда ты все это знаешь?

– Я вообще-то на физфаке МГУ учился, – пожал плечами Коля. – А ты думала, я всю жизнь в парниках поливалки налаживал и баранку грузовика крутил?

– Я не знаю… Я вообще об этом не думала… – пробормотала я, огорошенная его внезапными горестными интонациями и изменившимся лицом – у него были плотно сжаты губы и нижнее веко правого глаза мелко подергивалось, вибрировало.

Но он уже успокоился, прерывисто вздохнул, как ребенок после долгих рыданий, и отвернулся от меня, уставившись в окно, где не было видно ничего, кроме отвесных дождевых струй. Мне стало его жалко. Я подвинулась поближе и погладила его по голове. Мне казалось, что его наголо бритая голова должна быть колючей и шершавой, как терка, но она оказалась тактильно очень приятной – бархатной. Не думая о том, как это будет воспринято, забыв обо всем на свете, я гладила Колю по голове, а он сидел, замерев, нахохлившись, как птица под дождем… И вдруг, быстро повернувшись, ткнулся губами в мою ладонь, и мы некоторое время посидели так. Было неудобно держать вывернутую руку на весу, ладонь щекотало дыхание Коли, но оказалось очень приятно сидеть, ощущая удивительный покой в душе, пока снаружи бушевала стихия.

Гроза, однако, стихала, укатывалась вдаль, и теперь грохотало уже в стороне, над Москвой. Дождь понемногу прекратился, теперь только редкие крупные капли падали на лобовое стекло. Наконец я осторожно убрала ладонь из-под Колиных губ и отстранилась. Мы вздохнули, на этот раз синхронно, переглянулись и рассмеялись. Коля завел машину, и мы поехали, разбрызгивая веселую, антрацитово сверкающую грязь из-под колес.

С того дня между нами установилась особенная близость, и это не осталось незамеченным окружающими. К слову сказать, Коля и не стремился как-то скрывать свои чувства, и на следующий же день после поездки в Москву явился в столовую с букетом полевых цветов. Стебли были обернуты носовым платком. Коля вручил мне этот шедевр флористики демонстративно, у всех на глазах, прямо над тарелками с гречневой кашей и гуляшом. Гомонящая очередь сразу притихла, и только кто-то присвистнул удивленно:

– О-го-го-о, да тут любовь-морковь!

Я поставила букетик в стакан с чистой водой и стала раздавать обеды дальше, стараясь улыбаться как ни в чем не бывало. Потом я спросила у Коли:

– А что, обязательно было так торжественно вручать мне цветы? Нет, мне было ужасно приятно, но…

– Я тебя понял. – Коля кивнул и взял меня за руку так, словно собирался немедленно, не отходя от кассы сделать мне предложение – во всяком случае, в голливудских фильмах этот жест очень часто вел именно к предложению. – Видишь ли, это эндемичный обычай. Свойственный данной местности то есть. Ты пока с ним незнакома, так что заруби себе на облупившемся носу: тут деревня. Тут свои порядки. В деревне всем до всех есть дело. Ухаживание парня за девушкой, таким образом, превращается в акт общественный. Если девушка тебе нравится и ты к ней серьезно относишься – действуй открыто. А если украдкой приударяешь, тихушничаешь – значит, замыслил недоброе, людям это не понравится. Сообразила, городская девчонка?

Я сообразила – пословица насчет монастыря и устава тут была как нельзя более к месту.

А на следующий день я проснулась до зари. Перламутрово-серый предутренний свет наполнял комнату. Силуэты веток застыли на простеньких занавесках, удлиняя их незамысловатый узор. Что-то было не так, какое-то непривычное ощущение не давало покоя. И тут я поняла: это тишина тревожит меня. Я никогда не просыпалась в такой тишине – густой, звенящей, почти физически ощутимой. И непривычнее всего в этой тишине было размеренное тиканье часов. Такие ходики в виде маленького желтенького цыпленка никуда не спешили и ни от кого не отставали. Тик-так, тик-так, тик-так… Вот звякнул где-то запор, скрипнула половица. Вот коротко проворчал старый пес Разбой во дворе. Вот наш петух возвестил рождение нового дня. А ходики все за свое: тик-так, тик-так, тик-так… Мне показалось, что занавеска шевельнулась, еще раз, и еще. И тут же моей щеки коснулось дуновение летнего утра – каким же нежным было это прикосновение! Я сладко, неторопливо потянулась, и почему-то вдруг мне стало так хорошо, как не бывало никогда раньше. Свет все прибывал, все смелее заглядывал ко мне в комнату, и вместе с ним рождалась в моей груди необъяснимая надежда на что-то прекрасное. Но что же такое случилось вчера, какие слова прозвучали, почему у меня такая щекотная радость в душе?