Наталья Аронова - Душенька

А лещи? Огромные, как жостовские подносы, с красными прожилками на чешуе – их нужно жарить, и непременно в сухарях, чтобы наслаждаться потом хрусткой румяной корочкой, с которой капает пьянящий сок. А налим? Недаром барин из чеховского рассказа так упорно ловил под кустом аршинного налима – за любовь к этой рыбе, единственной, кстати, речной рыбе из отряда тресковых, я получила пятерку по литературе. Уж очень мне понравился этот рассказ, а еще больше – заливное из налима. Налим любит холодную и чистую воду, поэтому и вкус у него тоже чистый, холодный, без привкуса тины… С сомом я опростоволосилась сначала. Положила его хвост, а по-местному говоря, плес, на сковородку, прикрыла крышкой и побежала к телефону, который давно звонил, да руки у меня были заняты. Поговорила с Игорем, а когда вернулась на кухню и подняла крышку, то сома на сковородке не обнаружила – только лужу жира и в ней скукоженную шкурку. В другой раз нам с матерью принесли большого живого сома. Он лежал в раковине и не засыпал. Мы пустили его в ванну, и он стал там плавать, а мы смотрели на него.

– Ударь его по голове молотком, – посоветовала мне мать.

– Сама ударь! Или ножом зарежь!

Мне было жалко сома. Он был такой гордый и сильный – даже заточенный в эмалированные стены ванны.

– Жалко, что у нас нет пистолета. Мы могли бы его застрелить, – сказала мама. – Но раз пистолета нет, давай попросим кого-нибудь из соседских мужиков его оглушить.

Мама пошла по соседям просить помощи, а я присела на край ванны. Сом плавал кругами, и я подумала: может, взять его в сумку, отнести к реке и выпустить? Но не успела осуществить свой план – вернулась мать, привела с собой соседского Ваську. Тот был выходной и спал дома. Увидев меня, так и вытаращился – я не ждала гостей и была в старом халатике, на котором не хватало пуговиц. Все так же не сводя с меня глаз, Васька оглушил рыбу и выбросил в подставленный матерью таз. Из этого сома мы приготовили пирожки на продажу и кулебяку для нас. Но я наотрез отказалась идти к Ваське, чтобы угощать его кулебякой.

Со щукой тоже вышел конфуз – я мечтала приготовить фаршированную рыбу по-еврейски, но рецепт оказался слишком сложен для меня. Мне не удалось снять с рыбины пятнистую кожу, не повредив ее, и пришлось нажарить из готового уже фарша котлеток. В тот вечер Игорь звал меня русалкой, потому что руки мои пахли тиной, а в волосах застряли серебряные чешуйки.

́Наступила весна, я сдавала выпускные экзамены. Зубрила химию до полного отупения, но все же чувствовала, что Светлана Валерьевна меня завалит – она в последние пару месяцев что-то уж слишком злобствовала.

– Что ж, – говорила мне мать. – Если не сдашь химию – пойдешь официанткой. Ну, или продавцом-кассиром. Там химию не надо сдавать.

Я помню, было утро, предвещавшее длинный и жаркий день, наполненный светом, восторженными криками птиц, одуряющим запахом зацветающей сирени – день, который мне суждено было провести, согнувшись в три погибели над письменным столом, задыхаясь в тесноте комнаты и подставляя лицо под маленький настольный вентилятор! Вот этим чудесным утром мне захотелось приготовить рубец. Это такая требуха, часть говяжьего желудка, его хорошо готовила моя бабушка, когда мы жили еще в деревне. Рубец, приготовленный в русской печке, был необыкновенно вкусным. Взрослые ели его с горчицей, а мне не давали, считалось, что горчица вредна детям. Вот бы сейчас попробовать!

Вдохновленная, я быстренько собралась – наскоро заплела волосы в косу, надела старенький сарафанчик в васильках, который был мне тесен и короток, схватила авоську и побежала. Нужно было торопиться, чтобы застать утреннее рыночное изобилие.

Рубец я нашла у тетки Любани. Это была самая халдистая бабка на всем сельском рынке – тощая, злая, как оса, с двумя бородавками возле носа. Она была сама приветливость, когда залучала к себе покупателей, но стоило им отойти от ее прилавка, чтобы купить мясо у других продавцов, она обрушивала на их головы самые страшные проклятия, перемежая их неповторимыми народными оборотами. Кроме того, она была жуликовата, норовила продать старое мясо за молодое, размороженное – за парное и была непревзойденным асом обвеса. Сейчас она морочила голову какому-то мужчине в белом льняном костюме.

– Смотри, милый, какая она справная, упитанная, – заливалась тетка Любаня, тетешкая на руках куриную тушку, как ненаглядного внучка. – Это тебе не бройлер, который света божьего не видал! Самая сельская курочка! На вольном воздухе росла, чистое зерно клевала, родниковую водичку пила. Экологически чистый продукт. Бери, всегда ко мне приходить будешь. В магазинах-то все синие да квелые, а моя курочка так жирком и переливается, уж так я ее пестовала. Любимица моя была, рябушка!