Мануэль Пуиг - Поцелуй женщины-паука

— Да, давай дальше.

— На чем я остановился?

— «И я прошу, чтобы на свете был Бог…»

— …Бог, который заметил бы меня и помог, потому что я хочу когда-нибудь снова выйти на улицу и хочу, чтобы этот день наступил как можно скорее, и я не хочу умирать. И случается, меня посещает мысль, что я больше никогда, никогда не прикоснусь к женщине, и эта мысль невыносима… и когда я думаю о женщинах… я вижу лишь тебя, и было бы так здорово, если бы в эту самую минуту, когда я заканчиваю свое письмо, ты бы тоже думала обо мне… и ласкала свое тело, которое я так хорошо помню…

— Погоди, не так быстро.

— …свое тело, которое я так хорошо помню, и воображала, будто это моя рука… каким бы утешением это было для меня… любовь моя, если бы только все было так… потому что тогда я как будто бы сам прикасался к тебе, ведь ты хорошо помнишь меня, правда? Так же, как я все еще ощущаю запах твоего тела… а кончики моих пальцев помнят твою кожу… будто я запечатлел ее в своем сознании, понимаешь? Хотя понимание тут ни при чем… это вопрос веры, и временами я убежден, что сохранил в себе частичку тебя… и что никогда не терял ее… но иногда мне кажется, что в этой камере нет больше никого, кроме меня самого… меня одного…

— Да… «меня одного…». Продолжай.

— …и ничто не оставляет следа, и воспоминания о том счастливом времени, что мы провели вместе, о тех ночах и днях, прекрасных рассветах чистого наслаждения, сейчас для меня абсолютно бесполезны и даже мешают… потому что я безумно по тебе скучаю, единственное, что я чувствую, — это пытку одиночеством, а единственный запах, который я ощущаю, — это мерзкий запах камеры и мой собственный… но я даже не могу вымыться, потому что болен, истощен, а из-за холодной воды могу подхватить воспаление легких, и кончики моих пальцев чувствуют лишь леденящий страх смерти, он до костей пронизывает меня… этот холодный ужас… Так страшно терять надежду, а именно это происходит со мной… Мучитель внутри меня говорит, что все кончено и что эта агония — мое последнее испытание на земле… и я говорю это как христианин, как если бы потом меня ждала другая жизнь… но ведь потом ничего не будет, верно? Или нет?

— Можно я перебью тебя?..

— Что?

— Когда закончишь, напомни мне сказать тебе кое о чем.

— О чем?

— Вообще-то есть выход…

— Какой? Ну говори…

— Если ты встанешь под холодный душ — тебе конец, это точно….

— Но что делать-то? Говори же, черт подери!

— Я могу помочь тебе вымыться. Слушай, мы можем подогреть воду в котелке, у нас есть два полотенца, одно мы намылим, ты будешь мыть себя спереди, я спину, а другое полотенце намочим и будем смывать мыло.

— И тогда у меня перестанет щипать кожу?

— Понятно, мы будем мыть тебя частями, чтобы ты не простудился. Сначала шею и уши, потом подмышки, потом руки, грудь, спину и так далее.

— Ты правда мне поможешь?

— Конечно.

— А когда?

— Хочешь, прямо сейчас. Я подогрею воду.

— И я буду спать без всякого зуда?..

— Как младенец, без всякого зуда. Вода согреется за пару минут.

— Но керосин твой, ты израсходуешь его.

— Не важно. А пока закончим твое письмо.

— Дай его мне.

— Зачем?

— Дай, Молина.

— Держи…

— …

— Что ты хочешь сделать?

— Вот что.

— Зачем ты рвешь его?

— Больше не будем говорить об этом.

— Как скажешь.

— Нельзя поддаваться отчаянию…

— Но иногда полезно выговориться. Ты сам учил.

— Мне от этого только хуже. Я должен терпеть…

— …

— Послушай, ты очень много для меня сделал, я это серьезно. Когда-нибудь, надеюсь, я смогу отплатить тебе тем же. Клянусь… И тебе не жалко столько воды?

— Меньше не хватит… И не выдумывай, не за что меня благодарить.

— Так много воды…

— …

— Молина…

— М-м?

— Смотри, какие тени на стене от горелки.

— Ага, я постоянно ими любуюсь. А ты никогда не обращал внимания?

— Нет, не обращал.

— А меня всегда это очень занимает — смотреть на тени, когда горелка включена.

— Доброе утро…

— Доброе утро!

— Который час?

— Десять часов десять минут. Знаешь, я в шутку называю свою маму «десять десять», потому что она во время ходьбы ставит ноги, как стрелки часов, когда десять минут одиннадцатого.

— Черт, уже так поздно.

— Когда утром принесли мате, ты перевернулся на другой бок и продолжал спать.

— Что ты говорил о своей матери?

— Так, ничего. Ты все еще спишь. Хотя бы отдохнул хорошенько?

— Да, сейчас мне гораздо лучше.