Мухаммед Диб - Кто помнит о море

Спустилась ночь; я выхожу из дома, иду на встречу с морем. Эта ночь, возможно, будет последней. Неподвижное море подстерегает меня в самом конце улицы. Потом вдруг взывает ко мне и начинает преследовать меня, окружая и сбивая с пути хитросплетением улиц. Оно то разговаривает со мной, а то вдруг смеется, меняя свой облик непрестанно. Всю ночь я буду бродить по этому городу, а потом там, под землей, и оно будет следовать за мной по пятам.

Всю ночь я бродил.

Всю ночь я бродил. И теперь, дойдя до ворот того или другого города, я забываю о море, как забываю о времени: а оно, умиротворенное, несет где-то в глубине на своих волнах огненное кольцо — свет, растущий по мере того, как расширяется пространство, окутанное молчанием ночного сумрака, созвездие, которое грезит, излучая свет, оборачиваясь то пламенем, то женщиной. И вскоре на морской арене образуется иной круг, воздух очищается и начинает полыхать, и вот из центра этого пламенного круга поднимается роза Нафисы.

Силясь не потерять сознания, я долго смотрю на нее. И когда мои измученные бессонницей веки смыкаются, первые лучи солнца рассекают белесый утренний туман.

Уже две недели о море нет никаких вестей… Словно его никогда и не было. От засухи, которую поддерживает огонь новых сооружений, город совсем затвердел, того и гляди растрескается. Некоторые утверждают, что море еще вернется. Но кто это знает наверное? Остается только ждать… Ждать, ждать, несмотря на то, что новые сооружения дымят, гремят, свистят у наших дверей, над нашими головами, несмотря на то, что дышать становится все труднее, что одежда затвердевает на наших телах, что наши руки, наши глаза постепенно умирают, изнашиваясь потихоньку, — ждать, несмотря ни на что. Огонь с жадностью пожирает стены города (порыжелые и пожелтелые на фоне синей пустоты), так что долго ему не протянуть.

Зато ириасы возвратились. Они летают плотными стаями и порою образуют в небе огромные колеса безупречной формы. Посланий нам они больше не приносят. Долгое время мы сносили их насмешки, теперь же кроме жестокой расправы ждать от них нечего.

С яростью набрасываются они на город, лишая нас остатков воздуха. Какие же они злые! Вскоре, однако, им придется атаковать вместо нас камни; чувства наши притупляются, и мы уже почти не отдаем себе отчета в том, что творится вокруг. «Надо покончить со всем этим», — говорю я себе без особой убежденности. Покончить? Образовалась щель, которая в конце концов поглотит все.

Два дня назад я, думая о чем-то другом, рассеянно спросил Мамию:

— Что нам делать?

— Все разрушить до основания.

У меня дух захватило. Она ласково глядела мне прямо в глаза, видимо, верила в доблесть разрушения. И тут я понял, что все мы и каждый из нас в отдельности живем в обреченном на гибель мире. Самым забавным было то, что она глубоко верила в свои слова, и потому говорила без малейшего колебания. Она не отрывала от меня испытующего взгляда, исполненного нечеловеческой мысли.

— Ты сама смогла бы это сделать?

— Конечно.

Тем и закончился наш разговор, вернее — я отказался продолжать его. Между мной и Мамией выросла стена.

Теперь уже никто не говорит о море. С наступлением ночи я выхожу, всякий раз надеясь встретиться с ним на углу улицы, но город остается мертвым, он весь изъеден дырами и трещинами. Я долго разгуливаю по улицам, затем возвращаюсь домой, никогда еще дом не казался мне таким молчаливым. Проворная ночь проникает в него и уходит прочь, когда ей вздумается, словно здесь никто уже не живет. Разве что иногда послышится чей-то голос, но слов разобрать невозможно. Не в силах вынести этого оцепенения, я снова иду бродить по улицам. Задолго до рассвета ириасы поднимают крик. Боже, до чего же они несносны, просто невыносимы! Напрасно я затыкаю себе уши — их вопли настигают меня повсюду.

Долгое время не виделся я с Аль-Хаджи, и вот сегодня решил наконец заглянуть к нему. Он стал совсем другим человеком. Я удивился, до чего же он теперь похож на Нафису — такой же точно вид, какой был у нее перед тем, как она покинула нас. Разумеется, он знал о ее исчезновении и говорил со мной об этом с величайшей осторожностью и тактом. Теперь я диву даюсь, почему в час тяжкого испытания мне и в голову не пришло обратиться к старинному другу, зачем-то мне понадобилось идти к почти незнакомому человеку — Осману Самеду, Но бывают вещи, которых объяснить нельзя. Стоило мне войти в его лавку, и я тут же забыл об опасности. Как всегда, беседа с ним подействовала на меня успокаивающе, на сердце у меня потеплело, раза два или три я даже засмеялся. Там находились и другие мужчины, которых я не знал, и чувствовали они себя не так свободно. Я сидел на своем обычном месте в углу, они в основном слушали, лишь изредка вмешиваясь в разговор. Однако постепенно у меня стали возникать вопросы на их счет — кто они такие? — и теперь уже я начал чувствовать себя стесненно. Внезапно я догадался: они поднялись сюда из подземного города! Это было ясно, стоило только взглянуть на них.