Филип Рот - Театр Шаббата

В тот учебный год, осенью 1989-го, это была Кэти Гулзби — веснушчатая, рыжая, с неправильным прикусом шиксы, крупная, с большими руками и ногами, стипендиатка из Хэзлтона, Пенсильвания, еще одна его драгоценная дылда шести футов ростом, дочь булочника. С двенадцати лет она после школы помогала в булочной, говорила «ложить» вместо «класть», произносила слово «сейчас», как Фэтс Уоллер, когда та распевала в кино: «Щас сяду, напишу тебе письмо-о-о». Кэти проявляла необыкновенный интерес к изготовлению кукол, и это напомнило ему Розеанну в те времена, когда они еще были партнерами. И более чем вероятно, что в том году это была бы Кэти, если бы она «случайно» не оставила в раковине женского туалета, на втором этаже, в библиотеке колледжа пленку, на которую втайне от своего педагога записала телефонный разговор, состоявшийся у них за несколько дней до того, их четвертый по счету телефонный разговор. Она клялась ему потом, что хотела всего лишь пронести пленку в кабинку уборной, чтобы там послушать без помех; она клялась, что вообще принесла ее в библиотеку только потому, что с тех пор как они поговорили по телефону, ее голова, даже когда на ней нет наушников, занята только этим. Она клялась, что у нее и в мыслях не было мстить и лишать его единственного источника дохода.

Все началось с того, что Кэти позвонила ему домой однажды вечером. Она звонила, чтобы сообщить преподавателю, что у нее грипп и она не сможет сдать завтра работу, и Шаббат ухватился за этот удививший его звонок, чтобы по-отцовски расспросить ее об «обстоятельствах». Он узнал, что она живет с бойфрендом, что тот ночами работает в баре студенческого клуба, а днем сидит в библиотеке, пишет диссертацию по политологии. Они поговорили полчаса, исключительно о Кэти, после чего Шаббат сказал: «Ну, по крайней мере не волнуйтесь о занятиях — лежите в постели, раз грипп», и она ответила: «Я лежу». — «А ваш друг?» — «О, Брайен на работе». — «Значит, вы не только лежите в постели, вы еще и одна». — «Ага». — «Вот и я один», — сказал он. «А где ваша жена?» — спросила она, и Шаббат понял, что Кэти — номинантка на учебный год 1989/90. Когда на том конце провода возникает такая приятная тяжесть, не нужно быть рыбаком, чтобы понять: клюет. Становится ясно, что путь свободен, когда девушка, которая обычно изъясняется только на жалком жаргоне подростков ее возраста, спрашивает несвойственным ей медлительным, плавным, но таким неспокойным голосом, голосом, который больше напоминает выдох, дуновение, чем звук: «А где ваша жена?»

«Ее нет дома», — ответил он. «А-а…»— «Вы тепло укрыты, Кэти? Что это за звуки вы там издаете? Это от холода?» — «Ха-ха». — «Надо, чтобы было тепло. В чем вы спите?» — «В пижаме». — «Это с гриппом-то? И всё?» — «Ой, да меня в жар кидает. Прямо сварилась вся. Изжарилась то есть». — «Вот и я…» — засмеялся он. И когда он подсек и начал мотать, чтобы не торопясь, очень медленно вытащить ее, крупную, веснушчатую, живую, он был сам так взволнован, что не понял, что это его тянут, что он заглотил крючок желания. Ему даже в голову это не пришло. Ему, которому месяц назад исполнилось шестьдесят, не пришло в голову, что его подцепили, поймали и очень скоро выпотрошат, набьют чучело и повесят его как трофей на стену над письменным столом декана Кимико Какизаки. С тех пор как в Гаване Ивонн де Карло сказала молоденькому морячку торгового флота: «Кончил? Убирайся!» — он понял, что никогда нельзя отбрасывать хитрость вместе с нижним бельем только потому, что безумно хочешь… И тем не менее, Шаббату не пришло в голову, старому хитрому Шаббату, уже лет пятьдесят как законченному цинику, не пришло в голову, что здоровая деваха из Пенсильвании окажется до такой степени не идеалисткой, чтобы завести его, а потом опустить.

Через три недели после того первого звонка Кэти в слезах рассказывала Шаббату, как она села в библиотеке за стол, заваленный книгами по гражданскому праву, и начала заниматься, то есть слушать запись, и как уже через десять минут стала такая мокрая, что бросила все и пошла прямо в наушниках в туалет. «Но как пленка оказалась в раковине, — спросил Шаббат, — если ты слушала ее в кабинке уборной?» — «Я вынула ее, чтобы зарядить кое-что другое…» — «А почему было не сделать этого в кабинке?» — «Потому что я опять начала бы слушать сначала. Ну то есть я вообще плохо соображала. Я думала: просто сумасшествие какое-то. Я такая была мокрая, у меня все там распухло, как я могла сосредоточиться? Сижу в библиотеке над рефератом, а сама мастурбирую и не могу остановиться». — «Все мастурбируют в библиотеках. Они для этого и существуют. Но я все равно не понимаю, почему ты ушла и оставила пленку в раковине..»— «Кто-то вошел». — «Кто? Кто вошел?» — «Неважно. Какая-то девочка. Я растерялась. Я уже вообще не соображала, что делаю. У меня от всего этого крыша поехала. Я… я просто боялась рехнуться от этой записи и просто вышла. Мне было так плохо. Я хотела позвонить. Но я… понимаете, я боялась вас». — «Кто втравил тебя в это, Кэти? Кто подговорил тебя записать меня на пленку?»