Филип Рот - Театр Шаббата

— Господи Боже, я не знаю, куда иду. Я не вижу дороги перед собой. Я не знаю точно, где она закончится. И себя я по-настоящему не знаю. И то, что я думаю, что исполняю Твою волю, не значит, что я действительно ее исполняю. Но я верю в это. Я верю…

У Шаббата эта молитва не вызвала неприятия. Если бы только она уже не проделала ему дырку в голове всей прочей чушью, которую он так презирал! Что до него, то он молился, чтобы Бог был всеведущим. А иначе откуда, черт возьми, он узнает, о чем бормочут эти двое.

— Я верю, что желание быть угодной Тебе действительно Тебе угодно. Я надеюсь, что именно это желание руководит мною во всем, что я делаю. Я надеюсь, что не совершаю ничего, что противоречило бы этому желанию. И я знаю, что если совершу, то ты выведешь меня на правильную дорогу, хотя, возможно, в этот момент я не буду знать, что она правильная. Поэтому я буду просто всегда Тебе доверять. И когда мне покажется, что я заблудилась, и когда на жизнь мою ляжет тень смерти, я не испугаюсь, потому что знаю, что ты никогда не бросишь меня, не оставишь с моими бедами наедине.

И вот пришло время испытать блаженство. Им ничего не стоило возбудить друг друга. Шаббат больше не слышал никакого фырканья и хмыканья двух довольных горилл. Теперь эти двое ни во что не играли, не издавали бессмысленных звуков. Теперь Господь Бог им был не нужен. Теперь они задались некой божественной целью и доводили друг друга до религиозного экстаза языками. Занятный орган, человеческий язык. Как-нибудь рассмотрите его получше. Он-то хорошо помнил язык Кристы — мускулистый вибрирующий язык змеи — и тот священный ужас, который этот язык внушал ему, да и Дренке тоже. Занятно, как много может сказать о человеке его язык.

Зеленый светящийся циферблат электронных часов — единственное, что Шаббат мог различить в темноте. Они стояли на невидимом столике у невидимой кровати, с той стороны, где раньше спал он. Наверно, там до сих пор лежат его книги о смерти, если только их вместе с другими вещами не запихнули в угол. Он чувствовал себя изгнанным из огромной вагины, по чьим закоулкам бродил всю жизнь. Даже дом, где он жил, стал дырой, в которую ему больше никогда не проникнуть. Эта мысль, родившаяся как-то помимо рассудка, усилила ароматы, живущие только внутри женских тел. Теперь они рвались наружу через окно, окутывали завернутого во флаг Шаббата облаком отчаянного страдания, какое окутывает человека, когда все пропало. Если абсурд как-нибудь пахнет, то он пахнет именно так. Если гнев, желание, порывистость, враждебность, если эго… Да, божественный смрад, аромат порчи — вот как пахнет все, что, соединившись, становится человеческой душой. То, что готовили для Макбета ведьмы, должно быть, пахло именно так. Не удивительно, что Дункан не пережил ночи.

Это длилось и длилось, и казалось, они никогда не кончат, и, следовательно, на этом холме, у этого окна, он, укрывшийся за спиной этой ночи, навсегда прикован к своей нелепой роли. Похоже, они еще не до конца поняли, что им нужно. Какого-то фрагмента в мозаике недоставало, и они быстро переговаривались, видимо, как раз об этом недостающем фрагменте, на языке, состоящем из вдохов, стонов, выдохов, вскрикиваний и прочей музыкальной трухи.

Сначала одной из них показалось, что она нашла его, а другой показалось, что это она его нашла, а потом в огромной темноте дома-вагины в единый огромный миг они обе набросились на него, и никогда ни на одном языке Шаббат прежде не слышал ничего подобного препирательствам Рози и Кристы о местонахождении этого маленького островка, этого последнего мазка, который должен завершить картину.

В конце концов она удовлетворила себя тем способом, который, будь она Дренка, мог бы доставить ему удовольствие. Не то чтобы Розеанна делала нечто такое, что при других обстоятельствах не могло бы вызвать в нем ответного импульса. Не потому он чувствовал себя оставленным и оскорбленным. Если она нашла свою тихую гавань наслаждения не с ним, почему бы не поставить эту ее творческую удачу в ряд с его творческими удачами. Розеанна, судя по всему, путешествовала по кольцу и вернулась туда, откуда они начинали, двое ненасытных любовников, которые прятались от Никки в мастерской кукольника. На самом деле, вся эта фантазия о ее мастурбации нужна была ему для того, чтобы попробовать вернуться, чтобы вернуться и попробовать… попробовать что? Подтвердить что? Заново открыть что? Тянуться назад, к прошлому — зачем? За остатками чего?