Филип Рот - Театр Шаббата

— К грузовику.

Он со мной! Он вернулся и сжимает мои руки так, как я уже не смог бы сжать чьи-нибудь руки!

— К грузовику, — повторил я.

— Купить у меня овощей. Это было восхитительно, не так ли?

— Да. Именно это слово. Все было восхитительно.

— Восхитительно.

— Много лет назад. И все были еще живы. У вас в доме есть какие-нибудь фотографии?

Несколько фотографий было на буфете. Без рамок, просто прислоненные к стенке.

— Вы хотите фотографировать?

Я хотел бы сфотографировать буфет… Как он догадался?

— Нет, я просто хотел взглянуть на фотографии.

Я снял его руку со своего колена. Но стоило мне встать, как он тоже встал и последовал за мной в столовую, и шел очень хорошо, шел за мной по пятам, до самого буфета, словно Уилли Пеп, вынужденный гоняться по всему рингу за каким-нибудь говнюком, за пишером каким-нибудь.

— Вы видите фотографии? — спросил он.

— Фиш, — сказал я, — смотрите, вот вы — со своим грузовиком!

Грузовик с корзинами овощей вдоль бортов — и Фиш через дорогу, стоит по стойке смирно.

— Наверно, — сказал он. — Я же не вижу. Похоже, что это я, — подтвердил он, когда я поднес снимок к самым его очкам. — Да. А это моя дочь Лоис.

Лоис тоже стала на себя непохожа. И она тоже.

— А кто этот мужчина?

— Это мой сын Ирвинг. А это кто? — спросил он, взяв с буфета очередную фотографию. Это были старые, поблекшие снимки. Некоторые подмокли по краям, некоторые были липкие. — Это я? Или кто?

— Не знаю, кто эта женщина. Красивая. С темными волосами.

— Должно быть, это моя жена.

Да. Картофелина тогда, наверно, была не больше почки. Не помню, чтобы какая-нибудь еще из здешних женщин была так красива. И умерла именно она.

— А это вы? С подругой?

— Да. С подругой. У меня тогда была. Она уже умерла.

— Вы пережили всех, даже своих подружек.

— Да. У меня их было несколько, когда был помоложе, а жена умерла. Да.

— Получали удовольствие?

Сначала слова кажутся ему бессмысленными. Но после этого вопроса у него что-то там забрезжило в голове. Подождем. Мои бедные изуродованные руки, отдохните пока на буфете моей матери. Буфет весь грязный и липкий. И на скатерти, что лежит на обеденном столе, каких только пятен нет. Эта скатерть — самое грязное и зловонное, что есть в доме. Держу пари, это одна из тех, на которых мы не ели.

— Я спросил, получали ли вы удовольствие от подружек?

— Ну да, — вдруг решительно ответил он. — Да. Нормально. У меня их несколько было.

— Но не в последнее время.

— Какое бремя?

— Не в последнее время.

— При чем здесь бремя?

— Не теперь!

— Теперь? Нет, я слишком стар для этого. С этим покончено, — он почти сердито машет рукой. — С этим всё. Это по боку. Прощайте, девочки!

— Есть еще фотографии? У вас много интересных фотографий. Может, и внутри тоже есть?

— Здесь? Внутри? Ничего нет.

— Как знать.

Верхний ящик, в котором когда-то лежали тефиллин в бархатном мешочке, талес, учебное пособие по семейному сексу, скатерти, и правда оказывается пустым. Вся ее жизнь была посвящена хранению вещей в ящиках. Вещи, которые могли принадлежать только нам. В ящиках Дебби тоже хранятся вещи, которые могут принадлежать только ей. В ящиках Мишель… Вся наша жизнь, настоящая и будущая, — в выдвижных ящиках. Но если долго смотреть в пустой ящик, можно сойти с ума.

Я наклонился, чтобы открыть среднее отделение. Там оказалась коробка. Большая картонная коробка. Вот тебе и «ничего нет». На крышке написано: «Вещи Морти». Почерк моей матери. На боку коробки, тоже ее почерком: «Флаг Морти и его вещи».

— Да, вы были правы. Ничего тут нет. — И закрываем нижний ящик.

— Ох, ну и жизнь, ну и жизнь, — пробормотал Фиш и повел меня обратно в гостиную, к дивану.

— Да, ну и как она, жизнь? Хорошо жить, Фиш?

— Конечно. Лучше, чем быть мертвым.

— Говорят.

Но думал я в этот момент о другом. Все началось с того, что моя мать явилась и наблюдала из-за моего плеча то, что я делал с Дренкой в фоте. Она смотрела, хотя это было ей отвратительно, она была свидетельницей всех моих семяизвержений, которые, не приведя ни к чему, привели, тем не менее, меня сюда! Каким идиотом надо быть, чтобы тебя вынесло туда, куда тебе предначертано попасть, сколько ошибок тебе для этого требуется совершить! Нет, это я не смогу, подыщите кого-нибудь другого, я слишком сообразительный, чтобы совершить все эти ошибки. А они тебе: мы в тебя верим, не волнуйся, ты справишься! А ты им: нет, ни под каким видом, вам нужен какой-нибудь шмак гораздо тупее меня, а они тебе повторят, что верят в тебя, что именно ты им нужен, что ты разовьешься в великолепного шмака, что ты гораздо добросовестнее, чем сам можешь себе представить, что ты будешь делать такие ляпы, какие тебе и не снились, потому что другого способа дойти до конца нет.