Мухаммед Диб - Пляска смерти

Не раздумывая, он бросается в ту сторону, куда она ушла. Он огибает бараки, в которых находятся тиры, ищет ее повсюду. До него доносятся короткие сухие очереди стрельбы. Никого не видно. Между «дворцом ужасов» и площадкой для игры в «автомобильные пробки» открытый проход. Он идет по нему, но тоже никого не видит. Бегает в разных направлениях, потом возвращается на прежнее место. Никого.

Тогда он как безумный бросается в гущу безликой толпы, которую пронзают насквозь вспышки света и взрывают приступы хохота.

Но девушки нигде нет.

Задыхаясь, он останавливается. От резкого освещения все дрожит перед его глазами. «Надо, — думает он, — вернуться. Да, вернуться на прежнее место. Она придет туда за своими спутниками, которые, наверное, все еще ждут ее. И там я ее увижу». Он бежит в обратном направлении, и вот он снова перед «русскими горками», на том самом месте, где находился несколько минут назад. И видит ее прямо перед собой. Она стоит и смотрит на него своими зелеными, как листья марены, глазами и улыбается ему, находясь всего в одном лишь шаге от него. И эта улыбка, спокойная и непроницаемая, устремляется ему навстречу. Сердце Родвана готово вырваться из груди.

И вот, когда он замер в ожидании, она преодолела тот единственный шаг, который разделял их, и сказала ему тихо:

— Простите.

И прошла мимо. А луна-парк продолжал сверкать холодным безразличием своих огней.

— Никому еще не удавалось заткнуть мне рот, если я хотела говорить. Нет, еще не родился такой, и сегодня пока этого не случится!

На улице уже собралась куча народу, а Бабанаг продолжал мне кричать:

«Дело кончится тем, что тебя арестуют! Пойдем отсюда! Пойдем!»

«Да что с тобой? Чего ты дрейфишь? — спрашиваю его. — Зачем надо отсюда уходить и почему меня должны арестовать?»

«А потому, что ты болтаешь слишком много, чертовка! Ты что, не видишь, как они уши навострили?»

«Но я никому зла не причиняю!»

«Это как сказать, Арфия!»

И опять он принялся за свое:

«Лучше я останусь один!»

«Сменишь ты свою пластинку или нет? Я, честное слово, просто не знаю, что с тобой сделаю!»

«Нет уж, лучше быть круглым сиротой! Ты слишком заботишься о том, что тебя вовсе не касается!»

«Хотела бы я знать, что меня не касается!»

Он обхватывает голову руками. Охает. А я ему говорю:

«Видишь, ты только и можешь, что кряхтеть, как крот, да кудахтать».

«Он не кряхтит», — отвечает он мне и продолжает еще больше стонать и охать.

«А что же он делает?»

«Не знаю».

«Вот видишь, не знаешь, а еще болтаешь, несешь незнамо что!»

Он мне уже надоел, я устала от него. Больше не обращаю на него внимания. Оборачиваюсь к людям, которые на нас глядят во все глаза. Их стало еще больше, подходят все новые и новые — ну просто митинг какой-то. Все смотрят на нас. Но молчат, не говорят ни слова. Стоят на месте и глядят, словно пришли на богомолье.

«Ну, раз уж они здесь собрались, надо ими заняться», — говорю я.

«Вы еще не устали от тех, кто вам все уши прожужжал своими речами? — спрашиваю. — Кто вас утопил в потоке своих слов и кто только и знает, что петь одну и ту же песенку: „Надо жертвовать! Надо, чтобы народ принес себя в жертву!“ „А почему бы и нет? — можно было бы ответить им. — Вот именно! В жертву! Но только хорошо бы посмотреть, как это делается, пусть кто-нибудь из вас нам и покажет! Ваш пример будет полезен для народа! Ведь даже крохами с вашего стола можно накормить досыта всех нас! Ну что, не хотите ли начать?..“»

Бабанаг толкает меня в бок, орет что есть мочи:

«Замолчи! Замолчи, несчастная!»

Я отстраняю его ладонь, стряхиваю, как муху. А люди стоят как ни в чем не бывало и ждут, что будет дальше.

«Народ! — говорю я, а сама просто подыхаю от смеха. — Ах, этот народ! Он всегда и хороший, и добрый, особенно когда погибает в горах, воюя, или потуже затягивает поясок от голода! Но чтобы пользоваться жизненными благами, он еще не дотянул, куда ему! Вот их настоящие мысли, вот что они в самом деле думают о нас. А истина в том, что люди должны быть счастливыми, чтобы иметь силы жить! Понимаете? Счастье — это же так просто. И никто на этот счет никого обманывать не должен; счастье существует только там, где человек остается человеком, где живет по-человечески. А не как рабочая скотина! И не как убойный скот! Для таких счастья не существует».

Бабанаг завизжал от ужаса:

«Несчастная! Ведь, если узнают, чтó ты тут несешь, тебе не миновать их тюрьмы! Ты просто не можешь, чтоб не влипнуть в какую-нибудь историю! Это уж точно!»