Александр Галкин - Семейные сны

Бывало, что и папой овладевала внезапная горячка. Вдруг, ни с того ни с сего, он вскидывался с дивана, на котором дремал под грохот телевизора, хватал инструмент, начинал долбить, сверлить, забивать.

В доме почему-то постоянно все ломалось: отлетали дверные ручки, тек кран на кухне или в ванной, заедал дверной замок, засаривалась раковина. Особенно часто выходил из строя сливной бачок. Папа упорно менял прокладки, обматывал кран буксы паклей, прочищал вантозом раковину, чинил замок, просверливал электродрелью дырочку в штыре сливного бачка и прикручивал к штырю проволоку, которая непрерывно отлетала.

Через полчаса работы он ронял зубило под дверью моей комнаты, начинал ругаться, громко передвигал табуретку, чтобы мне наконец стало стыдно. Впрочем, долго он не выдерживал и кричал в дверь: "Эй, ты! Подержи!"

Приходилось вылезать из комнаты. - "Совсем обленился! Мух перестал давить... В доме ни одного гвоздя не забил!.." - "А ты на что?" - отвечал я. - "Я-то делаю... Все я в доме... Держи! Да не здесь...Ты спросил себя хоть раз: что нужно по дому сделать? Отец старый - чем ему помочь?.. Спросил?!" - "Прибедняешься! Раз ты чем-то занялся - все вокруг тебя должны бегать: молоток подавать, гвоздь..." - "Не надо! Иди отсюда... засранец! Сам справлюсь... Что смотришь пуговицами?! Иди, сказал! Всю квартиру загадили! Умру - гвоздя никто не забьет!.." - "Как хочешь... было бы предложено..." - "Ты теперь мне не сын!.. А сам себе пароход! Хрустальная мечта - отправить нас в другое измерение... Родители ему что? Предки!.." - "Так вы б меня не рожали... Сейчас бы не мучились... И я бы не мучился... А то ведь что? Меня не спросили...сами удовольствие получили, а мне страдать!" - "Знали бы, что такой поганец вырастет - не рожали б!" - "Вот то-то и оно!"

После таких разговоров (надо сказать, довольно частых и привычных) папа кончал свой труд, кидал инструменты в угол и садился на диван, надувая губы и отворачиваясь к стенке, чуть только я входил в его комнату. Так он обижался едва ли не часами, после чего постепенно захрапывал и просыпался в благодушном настроении, как ни пытался сохранить на лице прежнюю недовольную мину.

Кот в такие минуты обыкновенно оказывался рядом с папой. Они спали вместе, притулившись друг к другу. Проснувшись, папа говорил коту: "Ну что, дармоед?" - и нежно поглаживал его по загривку. Кот ходил кругами по дивану, урчал и подсовывал голову под папину руку.

2.

Итак, пятнадцать лет кот не выходил из дому, отсиживаясь за дверьми, обитыми дерматином. И вот пропал. Бабушка ударилась в хорошо затаенные, но зримые слезы. Сколько я ее помнил, она всегда шла напролом в самые решительные минуты своей жизни - и тут ее ничто не могло удержать: она резала "всю правду в глаза", рассекала широкой ладонью воздух и только после этого успокаивалась, запираясь в своей комнате.

Бабушка приперла меня вопросом:

- Ты зачем мово кота убил? Что он тебе сделал?

- Да ты что, баба?! Совсем, что ли...

- На укол его отвез?

- Да не брал я твоего кота! Что... мне больше делать нечего?!

- С балкона сбросил? - Слезы накипали не на шутку.

- Ну честное слово, не брал я его!..

- Не лги! - был окрик.

- Да! Выкинул я его... выкинул за хвост... с балкона. Взял за шиворот и выкинул!

Эта история мне стала порядком надоедать. Тянулась она уже довольно долго. С того дня, как родился Акакий, мой сын. Конечно, мы назвали его по-другому, просто "делать акакия" для него было едва ли не первым и частым делом на свете. Мне казалось, что даже спит он реже, чем делает акакия или, на худой конец , опискина. В нем как-то органично совместились два небезызвестных героя русской литературы. *2

Вообще любовь к детям всегда представлялась мне понятием несколько абстрактным: поцелуи, умиление, материнская ласка и пр. - все это антураж, декоративная отделка акакия и опискина. Любить ребенка - значит быть соучастником его газов, соглядатаем его стула, соратником его пищеварения.

Акакий терпеть не мог делать акакия, возможно в силу природной брезгливости. Он визжал и бил ногами, вылезал из пеленок, кричал "ля!", злился, краснел; все лицо его становилось сплошным разинутым ртом. Жена живо интересовалась этим процессом и сочувственно помогала сыну, задорно твердя: "Какай , попа!" В этом отделении части от целого было что-то гиперболическое. Собравшись вместе, мы оба завороженно следили, как, подобно зубной пасте из тюбика, вылезает акакий. Это наполняло нас торжеством и гордостью. Однажды жена провела сравнительный анализ запаха акакия. Выяснилось, что по запаху он напоминает тухлые сардины. С тех пор жена, направляясь с ворохом испачканных пеленок в ванную, непременно оповещала, что несет "сардинки"