Александр Галкин - Болваны

Она тревожно пошевелилась, открыла глаза - и всё поняла.

- Я оденусь...

- Мы еще встретимся? Это ведь не последняя наша встреча? - быстро-быстро зашептал Птицын.

- Да, да, конечно... Иди в палату... Мне надо зайти к дежурной сестре... Не поступало ли вызовов? Завтра увидимся... Спокойной ночи.

3.

Весь следующий день Птицын промучился, но так и не увидел Оксану: вероятно, ее отпустили домой после ночного дежурства, вот почему не было обычного ежедневного обхода.

Птицын почти ничего не ел. Перед его глазами витало прекрасное женское тело. Он зажмуривался, чтобы увидеть его отчетливей, но оно расплывалось. Он открывал глаза и снова ощущал бесплотное и вместе с тем дразняще живое обнаженное женское тело. Это было как наваждение, от которого он не желал избавляться, а, наоборот, исступленно звал его.

Полночи в полусне его беспокоила дурацкая пословица: увидеть Париж - и умереть. Он упрямо переделывал эту пословицу, с кем-то яростно споря: выпить чаю - и умереть. Мечта его жизни - Париж. Он знал наверняка, что в прошлой жизни Париж - его родина, что в этом мистическом городе он по-французски разговаривал с женщинами, что Париж и женщина в его сне, да и наяву тоже, каким-то странным образом отождествлялись, сливались воедино, точно две стороны одной медали. Выпить чаю, выпить чаю - да ведь это то самое, что они должны были сделать с Оксаной, но не смогли. Им помешал дьявол, сатана, нечистый дух!

Еле-еле он дождался следующего утра. Впервые в жизни он ждал наступления утра - и медицинского обхода.

- Что это с ней? С левой ноги встала, что ли? На тебя и не взглянула! - притворно сокрушался толстопузый сосед, посмеиваясь над Птицыным.

Все в палате заметили, что с Оксаной Виленовной творится что-то неладное: она разговаривала с Птицыным как с чужим, перешла на "вы", держалась подчеркнуто холодно, не померила давления. Спросила: "Как дела?" - но не дослушав, отошла прочь, к соседней кровати.

Птицын впал в отчаяние. Мало того, что он нанес несокрушимый удар по ее женской гордости, он, ко всему прочему, задел ее профессиональные чувства. Разумеется, она поняла (теперь уже со всей очевидностью, раньше она могла только догадываться), что Птицын - трус и симулянт, что он морочит ей голову, а заодно и всему медицинскому персоналу 915 горбольницы, включая многоуважаемого профессора Тухеса.

Оксана.

Что возомнил о себе этот мальчик? Зачем она довела ситуацию до крайности? Неужели нельзя было раньше остановиться? Что он теперь будет о ней думать?! Ясно, что...

Разве она не понимала с самого начала, что он мальчик? Нет, не понимала! Вышло всё как-то по-дурацки. Почему почти все мужчины, которых она встречает на своем пути, тут же тащат ее в постель? Разве она производит такое впечатление? Продажной женщины? Кажется, нет. Но выходит именно так.

Мужчины как будто нюхом чуют ее сексуальность? Как бы она ни пыталась, скрыть ее она не в силах. Это на уровне флюида, мимолетного, странно волнующего запаха. Его чувствуешь на какую-то долю секунды, но он остается в памяти, глубоко-глубоко, не в сознании, а в теле, и от него никак не избавиться. Всякий раз, при новом появлении этого аромата, тебя охватывает повторный экстаз, тайный соблазн, предвкушающий запретную страсть, сладостный грех, тебя так и тянет в эту проклятую, манящую и гибельную бездну. Ты начинаешь себя ненавидеть. Но что ты можешь сделать со своим телом? Тело сильнее тебя! Намного сильнее души... С душой-то можно найти общий язык, убедить ее, доказать свою правоту на примерах, пошутить с ней, наконец. С телом не шутят! Оно требует - не просит. Оно ищет - или тоскует. Оно плачет так, что тебе ничего не остается, как подчиниться ему, бросить ему кость, точно собаке, и тело сожрет, загрызет тебя, высосет из тебя все соки. Тело ненасытно, оно как хищник. Хватает тебя грубо, точно насильник, и тащит в укромное место. А ты, по слабости своей, теряешься, пасуешь перед собственным телом, стелешься перед ним, скулишь, просишь пощады. И что в конце концов? Известно, что! Случайные мужчины, постель - разочарование.

Она любила трижды. Пальцы первого пахли табаком. С тех пор ей нравится запах табака, хотя сама она и не курит. От пальцев стоматолога, который недавно вырывал ей зуб, тоже пахло табаком. Вот каков запах первой любви! Любви, еще не оскверненной постелью.

Вторая любовь началась тогда, когда она уже год жила с Антоном. Он был ненамного старше ее, но уже развелся. Он единственный, кто за ней ухаживал, как это обычно понимают: дарил цветы, целовал руку, ходил с ней в кино и Консерваторию. В Консерватории всё и решилось. Назавтра, после вечера, где пел хор мальчиков, ужасно пронзительно и громко, она переехала жить к нему в квартиру. У него была собственная квартира! Она не могла жить с родителями, это было невыносимо. Все институтские годы она мечтала сбежать из дома куда угодно, лишь бы их не видеть: их дрязги, их лица, перекошенные ненавистью... Не слышать их раздражения, занудства, бесконечных нотаций, контроля. Нет ничего хуже родной семьи, где все стремятся друг друга допечь, загрызть, выжать, как половую тряпку.