Питер Устинов - Место в тени

— Надувательства в бое быков не больше, чем в жизни.

Намеченная коррида привлекла к себе огромное внимание, и знаменитый импресарио дон Хасинто де Костатс решил, что, несмотря на скромные размеры арены, там можно провести целый ряд мероприятий по образцу зальцбургского празднества быков. В интервью собравшимся журналистам расчетливый, много поездивший барселонец заявил, что билеты заготавливаются на целых десять дней. Потом сказал, что наймет только самых лучших матадоров и цена билетов будет высока, чтобы ограничить доступ на это празднество.

— По сравнению с ним мадридский праздник святого Исидора будет выглядеть скандалом в таверне, — добавил он.

Желание появиться на арене рехонеадором так вскружило голову сеньору де Вильясека, что он не осознавал, какую опасность таит в себе эта шумиха, и разрешил благотворительной организации и дону Хасинто воспользоваться древней ареной главным образом потому, что должен был выступить на ней сам. Бизнесмен расчетливо намекнул, что, возможно, мэр захочет несколько раз появиться перед зрителями. Сеньор де Вильясека, старательно разыграв нежелание, позволил уговорить себя.

Вскоре по всему Альканьону и по соседним городам запестрели афиши. Коррида должна была быть замечательной, с участием знаменитейшего рехонеадора Района де Вильясека. Открытие ее было назначено на десятое мая, и тут появились другие афиши, возвещающие о празднестве в честь святого Мамерто, которого кто-то поспешил объявить покровителем Альканьона. Проходить празднество должно было с одиннадцатого по семнадцатое мая, на нем были обещаны выступления лучших матадоров Испании.

Утром седьмого мая дон Хасинто де Костатс разговаривал под тентом таверны на главной площади городка с Кордобано Четвертым, только что приехавшим на своем зеленом «понтиаке». Дон пребывал в хорошем настроении, и его маленькие голубые глаза искрились удовольствием и злорадством.

— Они сделают всю работу, очистят арену, вырвут бурьян, приведут ее в первозданный вид, а потом за дело возьмусь я. Вот это и называется деловым подходом.

Он глянул на Кордобано, тот хмурился, лицо его покрылось странным, тусклым румянцем, впечатление было такое, будто за головой святого на церковном витраже проплывают грозовые тучи.

Посмотрев в ту же сторону, дон Хасинто увидел розовато-лиловый «кадиллак», демонстративно поставленный у единственного запрещающего стоянку знака в городке, возле самого подножья статуи де ла Хары.

— Рафаэлито? — произнес он. — Не стоит из-за него беспокоиться. Это, в сущности, прохвост, дамский любимчик, без достоинства, без меланхолии, без чести.

— Беспокоит меня не он, — ответил Кордобано, — а его «кадиллак». О тореро судят теперь не по тем непредвзятым меркам, что раньше. Если он приезжает на корриду в «кадиллаке», то не может быть трусом, даже если пятится от быка.

— Ты преувеличиваешь.

— Вот как? Думаете, «понтиак» не помог мне в моей карьере? Раньше, когда я приезжал на Пласа де Торос в такси, если бой оказывался посредственным, всегда винили меня. После того как приобрел «понтиак» — неизменно быка. А теперь этот наглый тип набивает себе цену, приезжая в «кадиллаке». Поверьте, дон Хасинто, это умышленный удар в спину, преднамеренно враждебный шаг.

— Если б он полагался только на мастерство, то ничего бы не добился, — сказал дон Хасинто.

— Вы истинный друг, — пылко ответил Кордобано. Некоторое время спустя на площадь въехал набитый электрооборудованием «джип».

Водитель, судя по внешности, был американцем. Белобрысым, с короткой стрижкой над напоминающим взбитую подушку лицом, усеянном веснушками, очки едва держались на крохотном носу, большие белые зубы с раннего возраста оберегались с помощью зубного порошка и науки. Рядом с ним сидела темноволосая, угрюмая жена. Оба были в джинсах и теннисках.

Через несколько минут на площадь с излишней лихостью влетел спортивный автомобиль и, завизжав тормозами, резко остановился рядом с «джипом».

— Я выжал сто пятьдесят на прямой! — объявил водитель.

— Сто сорок четыре! — воскликнула сидевшая рядом оживленная молодая женщина.

— Какая разница?

Вскоре все четверо сидели за столиком под тентом и деловито разговаривали.

Дон Хасинто и Кордобано Четвертый все еще утоляли там жажду. Побуждаемый деловым чутьем дон старательно прислушивался к этому разговору. Он немного говорил по-английски и вскоре, уловив в дискуссии за соседним столиком нотку замешательства, подался к американцам и спросил, не нуждаются ли они в чем-то. Короткостриженный представился как Баярд Бруин-младший и сообщил, что он, его друг Лейк Линквист, приехавший на спортивном автомобиле, и их жены являются директорами корпорации, выпускающей этнические грампластинки в Нью-Йорке. Они ездили в Гватемалу, чтобы записать пение кетцаля [12] Кетцаль — птица, национальный символ Гватемалы. , — правда, им это не удалось, — и почти год дожидались румынской визы, чтобы записать шумы кочующих цыган. Говорил Баярд Бруин с самодовольным видом, планы его явно подкреплялись унаследованным состоянием, но о том, что ни одна из его пластинок не была продана, умалчивал.