Григорий Марговский: Рассказы

Регулярные отлучки она объясняла поездками к другу-заключенному. Некто Григорий Злочевский, в прошлом москвич, семнадцать лет назад порешил израильтянина. Произошло это на 47-й улице, где процветает бриллиантовый бизнес. Из Индии мой тезка притаранил кучку алмазов. У покупателя не оказалось наличных — но и возвращать мешочек он не пожелал. Завязалась драка. Оступившись, косматый сефард невзначай напоролся на охотничий нож… Старателю влепили максимальный срок, вся русская община дружно галдела на процессе. И надо же, именно теперь его выпустили за образцовое поведение!

«Извини, — сообщила мне супруга, — но нам вместе не жить: иначе мы поубиваем друг друга». Отселив меня в подвал к бухарцам, она тем не менее обещала слово сдержать: «Грин-карту ты получишь, за это не переживай». Доходили слухи, что она благополучно съехалась со Злочевским. Работая сторожем в вечернюю смену, я погрузился в чтение книг, подобно дзеновскому отшельнику. Вдруг ко мне в будку заглянул ее младший: «Мам хочет развод. Sign here, please». — «Зачем она так поступает?!» — в отчаянии возопил я. — «Я тоже не знай…» — стыдливо отвел глаза Эдвин. Оставалось каких-то три месяца до интервью: превращаясь в нелегала, я лишался всякой надежды.

В довершение всего, она позвонила мне на сотовый, когда я, подцепив грипп, валялся в горячке один-одинешенек. «Что, сильный кашель?» — поинтересовалась леди Макбет с задатками диагноста. — «Какого черта?» — простонал я. — «О! Это страшнючий вирус, страшнючий! У меня все вокруг перезаразились. И я вот что тебе скажу: ты погиб, Гриша! Теперь-то ты точно погиб!» И повесила трубку. Я знал, что жена моя родилась 11 сентября. «Когда грянула трагедия, я сказала себе: вот где настигла меня моя мусульманская половина!..» — в свое время откровенничала она. К счастью, эта дата была для меня памятна еще и в связи с бракосочетанием моих родителей. Которых, впрочем, я рисковал никогда не увидеть: такова оказалась ее плата за обретенного отца.

В Нью-Йорке судьба меня свела с двумя странноватыми художниками. Одного звали Виктор Володин, был он родом из Вятки — коренастый русак лет шестидесяти трех. Другой, львовянин Арнольд Шаргородский, хоть и ровесник ему, да все шустрил, извивался, словно проштрафившийся школьник. Правда, был малость попрактичней: в отличие от Виктора не корпел, реставрируя на заказ чужие картины — со знанием дела скупал у китайцев обтерханные статуи будд и толкал на антикварном рынке. Причем на ярд-сейлы выезжал все на том же Володине: сам машину не водил, был по жизни безлошадным.

С Эллой моей они были знакомы целую вечность, вот и подбил он ее как-то летом за грибами смотаться. «Как городок-то хоть называется, помнишь?» — подозрительно сощурилась моя благоверная. — «Да неважно, я так узнаю,» — заверил Арнольд. Долго ли, коротко, проплутали мы часа три по северу штата. «Ну, где твой Эльдорадо, говори?» — заерзала за рулем жена. — «Знаешь, мы, пожалуй, проехали…» — растерянно констатировал провожатый. Очень мило. Мы молча попилили назад. «Тормози, вот здесь!» — вдруг радостно завопил он. Припарковавшись на обочине, мы втроем стали карабкаться куда-то в горку. Смотрим — а навстречу нам несутся два остервенелых белых ротвеллера. Частная собственность — на табличке ж было указано! — да шлимазл наш только небрежно рукой махнул…

Церберы приближались. Внутри захолонуло. «Замри на месте, они не тронут!» — приказала мне Элла. Я повиновался. «Теперь медленно разворачивайся к ним спиной и отступай мелкими шажками». Из-за сосен показался джип землевладельца. «What the fuck you need here?!» — «Sorry, we just got lost…» — жалобно протянула моя супруга. Тот с досады плюнул, отбросил винчестер на заднее сиденье и властно отозвал собак. Испытав облегчение, мы переглянулись: а где, интересно, Арнольд?.. Представьте, этот прохвост прохлаждался на шоссе, в полной безопасности! «А я уж вас заждался…» — дружелюбно осклабился он.

Шаргородский напирал на иудейскую эзотерику. Символика книги «Зоhар» и других тайных источников угадывалась в его этюдах. Складировал он холсты как попало, вперемешку с деревянными идолами, а если кто-то просил показать — тяжело вздыхал и, чихая, принимался извлекать из пыльного небытия. Кроме того, он малевал на знакомых обидные карикатуры: какие-то уроды с выпяченной синюшной губой, густо напомаженные шалавы и прочая нежить. Одна из них — мне показалось — изображала нас с Эллой: щеголеватый жиголо в обнимку с дряхлеющей зазнобой…