Илья Стогов - Грешники

Я всего лишь хотел изобрести место, куда стал бы ходить, если бы был ровесником моих посетителей. Я готов был учиться у них всему: молодые лучше меня знают, какую музыку они хотят играть и какую слушать. Они молоды, а стало быть, они живут сейчас. Это их очередь жить. Мой возраст, мой опыт и мой вкус не имели никакого значения.

К лету 1992 года общие контуры клуба стали ясны. Когда наметилась какая-то стабильность, наш аппаратчик отказался от арендной платы за аппарат, и мы стали партнерами. В команде появилось много новых ребят — для некоторых из них мы специально изобретали занятие, чтобы дать возможность заработать. Например, Альберту Мовсюкову мы поручили следить за порядком в вестибюле. Он ставил кресло на стол и сидел в нем в течение всего концерта. Даже завсегдатаи, привыкшие к странностям этого места, шарахались, когда замечали под потолком человека с бородой в синем пиджаке, который неподвижно сидел три часа кряду.

Так постепенно у нас образовалась команда. Ясно, что это было ненадолго, но это было хоть что-то. Мы выжили только потому, что существовали в щели: старая система уже рухнула, а новая была не настолько сильна, чтобы все поглотить.

Это было благодарное время, и нам повезло, что мы его застали. Практика показывает: как только система крепнет, она уничтожает все живое. Примерно такая же картина была в середине 1960-х на Западе. Когда рок-н-ролл только появился, он мог действительно изменить лицо мира. Но когда система припособилась и появился шоу-бизнес — он тут же все поглотил.

Понятно было, что долго так продолжаться не может. Но в этом безвременье была вся сила. Я просто занял позицию наблюдателя и ждал.

«TaMtAm» был диким местом. Позволено там было вообще все. Но первые концерты «Короля и Шута» были чересчур дикими даже для «TaMtAm’а».

С Горшком мы вместе учились в художественном училище. Нас обоих готовили к работе художников-реставраторов. В училище я ходил бритый и носил довольно экстравагантный по нынешним меркам пиджак. А про Горшка я сразу подумал, что это сын военного. У него были брюки со стрелками и рубашка, застегнутая на все пуговицы под самое горло. Выглядел он не очень. Но постепенно мы сошлись.

Я показал ему свои стихи и рисунки. А Горшок рассказал мне, что дома, на Ржевке, у него есть своя группа, состоящая из школьных приятелей. Как-то мы вместе съездили к ним на репетицию. Прежде я всерьез думал о карьере художника. Но играть панк-рок — конечно, это было намного интереснее.

Первое время Сева не хотел, чтобы мы выступали в его клубе. Сейчас я прекрасно понимаю почему. Группе едва исполнился год, играть никто из нас не умел, вокруг группы постоянно крутились толпы скинхедов, а Горшок приходил в «TaMtAm» смертельно пьяный, плюс у него не было передних зубов. Как таких выпустишь на сцену?

Первый раз перед публикой «Король и Шут» выступили на Рубинштейна, 13 — в здании закрывшегося к тому времени Ленинградского Рок-клуба. А еще через год, к весне 1993-го, сдался и Сева.

Подготовка к первому «тамтамовскому» концерту не заняла у нас много времени. Я нарядился в полосатую пижаму, сверху надел косуху из кожзаменителя и поехал в клуб. Выступать в «TaMtAm’е» трезвым было не принято. Необходимо было выпить, да только денег у меня хватало всего на одну бутылку пива. Я зашел в универсам и там в очереди познакомился с парнем, который оценил мой внешний вид и тут же купил целый ящик «Балтики». В клуб мы поехали вместе. Вечер удался.

Порядки у меня в семье были очень строгие. Отец пользовался непререкаемым авторитетом. Отвечать ему нужно было четко: «Да, пап!», «Хорошо, пап!» О том, что может быть как-то иначе, я узнал намного позже. А детство у меня прошло в очень жестких рамках.

Отец — военный, майор погранвойск. В детстве я его очень боялся — и до сих пор боюсь. И всегда буду бояться — это же отец! Семья постоянно переезжала с места на место. В основном нас мотало по Дальнему Востоку. Когда мы жили в Биробиджане, у меня родился брат Алексей, который сейчас играет в группе «Кукрыниксы».

В детстве я хотел быть как папа. Собирался поступать в военное училище. Жизнь отца была проста и понятна. И в делах, и в вещах у него всегда был порядок. А у меня — нет. Быть хоть немного похожим на отца, наверное, не повредило бы. Но начинать уже поздно. Всю жизнь я шел в противоположную сторону.