Филип Рот - Другая жизнь

— Пойдем. Вы нужны нам, мистер.

Я снова помотал головой, и в эту самую минуту низким заунывным тоном, которым обычно делают выговоры, хасид произнес: «Адонаи», то есть обратился к Всевышнему. И так же безучастно повторил:

— Пойдем! — и указал мне на помещение за перегородкой, которое больше походило на пустой склад, чем на молельный дом, — там, на мой взгляд, было нечто вроде сарая, который предприимчивый нью-йоркский бизнесмен давно превратил бы в сауну, теннисный корт, баню с парной или бассейн «Оздоровительный клуб „Стена Плача“».

Внутри, за «предбанником», собралось много благочестивых верующих с молитвенниками в руках, которые сидели на стульях, поставленных всего в нескольких дюймах от Стены, наклонившись вперед и упершись локтями в колени. Они напомнили мне бедняг, часами ожидающих своей очереди в отделе социального обеспечения или в конторе по найму безработных. Тусклые, похожие на круглые лепешки лампы никак не могли сделать это место уютным или близким мне по духу. Никакая религия на свете не характеризуется таким аскетизмом, как эта. Евреям не было нужно ничего, кроме этой Стены.

Они хором испустили тихий вздох, похожий на жужжание пчел за работой, — пчелки, в которых генетически была заложена необходимость помолиться за улей.

Молодой хасид все еще стоял рядом со мной в ожидании ответа.

— Ничем не могу вам помочь, — прошептал я.

— Только на минуточку, мистер.

Я не мог утверждать, что молодой человек был настойчив. В какой-то миг мне показалось, что ему было все равно, пойду я с ним или нет. По неподвижному взгляду, сконцентрированному в одной точке, и бесцветному ровному голосу я даже мог заключить, что молодой человек был умственно отсталым, ну а я, по сравнению с его сдержанностью, просто из кожи вон лез, изображая себя благородным, толерантным и культурным релятивистом.

— Извините меня, — проговорил я. — Так уж получается.

— А откуда вы приехали? Из Штатов? А у вас была бар-мицва? [51] Словами «бар-мицва» ( ивр. сын заповеди), «бат-мицва» (ивр. дочь заповеди) в иудаизме обозначают достижение еврейским мальчиком или девочкой совершеннолетия. Празднование бар-мицвы — большое событие для всей семьи.

Я опустил взгляд.

— Пойдем, — настаивал он.

— Пожалуйста, оставьте меня в покое.

Ну вот, приехали. Один еврей доказывает другому еврею, что он — не такой еврей, как он, первый еврей, несмотря на общее происхождение, положение, сто тысяч еврейских анекдотов и, что я хотел бы особо отметить, еврейские сокровища художественной литературы.

— Я не блюститель старых традиций, — объяснил я. — И я не принимаю участия в молитвах.

— Тогда зачем вы приехали сюда? — Мне опять показалось, что он задает мне вопрос просто так и ответ его не интересует. Я даже засомневался, понимает ли он, что сам общается со мной по-английски, не говоря уж о моих словах.

— Посмотреть на древнюю Стену Плача, — ответил я. — Посмотреть на евреев, молящихся сообща. Я турист.

— У вас есть религиозное образование?

— Какое-то есть, но к нему нельзя относиться серьезно.

— Мне жаль вас. — Он заявил это таким равнодушным тоном, будто сообщал мне, который сейчас час.

— Вы и вправду жалеете меня?

— Нерелигиозные евреи не знают, зачем живут.

— Я понимаю ваш взгляд на вещи.

— Даже нерелигиозные евреи возвращаются сюда. Евреи намного хуже вас.

— Правда? И насколько они меня хуже?

— Мне даже говорить об этом не хочется.

— А что вы имеете в виду? Наркотики? Секс? Деньги?

— Еще хуже. Пойдем, мистер. Сейчас будет мицва, мистер.

Если я правильно истолковал его настойчивость, мой секуляризм представлялся ему лишь смешным заблуждением. Моя позиция его совершенно не заботила. То, что я не был благочестивым иудеем, для него казалось следствием моего недопонимания. Пока я строил догадки, пытаясь понять, что у него на уме, меня внезапно озарила мысль: я не понимал, что происходит у него в голове, точно так же, как он не понимал, о чем думаю я. Ко мне в душу вкралось сомнение: наверно, решил я, он даже не задумывается о том, какие мысли возникли у меня по этому поводу.

— Оставьте меня в покое, будьте добры, — повторил я.

— Пойдем, — настаивал он.

— А что вам, собственно, до того, молюсь я или нет? — Поскольку я был чужаком в этом месте, я не удосужился сообщить ему, что считаю молебны ниже своего достоинства. — Дайте мне спокойно постоять в сторонке и посмотреть, что тут происходит.