Филип Рот - Другая жизнь

Как вы все знаете, и многие говорили со мной об этом за истекшие сутки, Генри был перфекционистом, и не только на работе — каждый скажет, что он был исключительно внимательным и искусным стоматологом, — но и в отношениях с людьми. Он никогда ничего не скрывал — ни от родителей, ни от детей, и уж конечно, ничего не утаивал от меня. Просто невероятно, чтобы такой бодрый, полный жизни человек лишился силы, сделавшись инвалидом еще до сорока лет. Я должна вам признаться и сказать то, чего не осмеливалась сказать ему: как бы я ни противилась операции, считая, что Генри идет на большой риск, я втайне думала про себя: а смогу ли я быть для него любящей, заботливой женой, если между нами глухая стена?

Весь последний год, что мы провели вместе, он был таким подавленным, таким удрученным; он испытывал тяжкие муки из-за того, что наш брак разваливается по его вине, потому что с ним произошла нелепая, дикая история, и тогда я подумала: „Ах, если бы случилось чудо!“ Но я не жду от жизни чудес, я твердо стою на земле и принимаю жизнь такой, какая она есть, со всеми ее недостатками. Но Генри был иным: он терпеть не мог недостатков, ни в себе, ни в своей работе. И если у меня не хватало смелости надеяться на чудо, Генри верил в чудо, у него было мужество, которого так недоставало мне, — теперь мы все знаем, на что он пошел, чтобы показать, что он настоящий мужчина, когда жизнь поставила его перед выбором.

Я хочу сказать, что без Генри нам будет нелегко. Детей пугает будущее: они остались без отца, который мог бы оберегать и поддерживать их на жизненном пути, и мне тоже страшно оставаться в одиночестве, когда Генри нет рядом со мной. Вы же знаете, как я привыкла к нему. Но мне приятно сознавать, что жизнь его оборвалась не случайно, и это дает мне силы держаться. Дорогие мои друзья, родные, мои горячо любимые дети, Генри умер не напрасно: он хотел жить богатой, полноценной жизнью женатого мужчины. Он был сильным, отважным человеком, он был любящим и заботливым мужем, который отчаянно хотел, чтобы пламя страсти, некогда вспыхнувшее между нами, никогда не гасло в нашей семейной жизни! Он умер за то, чтобы страсть всегда пылала в наших душах! Ах, мой милый, мой хороший Генри, пламя любви будет гореть во мне, пока я жива!»

Катафалк с гробом сопровождали на кладбище только самые близкие родственники, если не считать раввина Геллера. Кэрол не пожелала, чтобы дети ехали в одном из черных похоронных лимузинов, и поэтому сама села за руль микроавтобуса, в котором разместились трое ее детей, чета Гоффов и Натан. Погребение заняло совсем немного времени: Геллер прочел молитву над усопшим, а дети положили хризантемы на крышку гроба. Кэрол спросила, не хочет ли кто-нибудь выступить. Ответом было молчание. Кэрол обратилась к сыну:

— Лесли?

Мальчик, замешкавшись на минуту, пробормотал:

— Я просто хотел сказать… — но, боясь расплакаться, замолчал.

— Эллен? — спросила Кэрол, но девочка, заливаясь слезами и схватив бабушку за руку, лишь отрицательно покачала головой.

— Рут? — проговорила Кэрол.

— Он был лучшим из отцов, — провозгласила девочка ясным и громким голосом, — лучшим отцом на свете.

— Ну, давайте, — приказала Кэрол, и двое крепких могильщиков опустили гроб в яму. — Я буду через несколько минут, — бросила она семье, задерживаясь у могилы, и все остальные медленно направились к автостоянке.

Кэрол с детьми в Олбани — празднуют очередную годовщину родительской свадьбы. У Г. — куча невыполненных заказов — не может ехать с ними. Мария паркует машину в трех кварталах от его дома и идет к нему пешком. Появляется, как он просил, в платье из шелкового трикотажа и черном белье. Приносит свою любимую пластинку. Поливает растения в маленьком коридорчике, про которые Кэрол забыла в предотъездной спешке, обрывает с них засохшие листья. Затем — постель, анальный секс. После некоторых трудностей вначале — оба в экстазе.

Г.:

— Вот так я женюсь на тебе, вот так я делаю тебя своей женой!

— Да, и никто об этом не знает, Генри! Там я больше не девственница, и никто-никто об этом не знает! Все думают, что я хорошая и очень ответственная! И никто ничего об этом не знает!

После, вместе с ним в ванной, она расчесывает щеткой волосы. Внезапно замечает его пижаму, висящую на дверном крючке, и протягивает руку, чтобы дотронуться до нее. («Я не понимал, для чего она это сделала, — не понимал вплоть до сегодняшней ночи. И тогда я один вошел в ванную и погладил свою пижаму, чтобы понять, что она чувствовала». Вытаскивает ее волосы из щетки, чтобы Кэрол ничего не обнаружила.) Сидя вместе с ней в гостиной, без света, Г., умирая от голода, съедает в один присест целую упаковку мороженого прямо из картонки, пока Мария ставит для него свою любимую пластинку. Слушают запись.