Сергей Морозов - Великий полдень

— Москва! Россия! Победа!.. Москва! Россия! Победа!..

Так продолжалось не меньше получаса.

Можно было понять общий надрыв и необычайный энтузиазм. Я уже сказал, что многие из присутствующих вообще ни разу не были в Москве, а тут — сразу Шатровый Дворец! Я и сам сделался точно пьяный. Честное слово, теперь я прямо-таки был готов расцеловать наших мэтров за то, что они так славно потрудились. Они отнеслись к моему проекту так трепетно, с таким пониманием и чувством меры, как если бы это было их собственное детище. Два наших заслуженных художника и один скульптор доказали что не лишены вкуса, стиля и фантазии. Что ж, и под мантиями академиков бьются талантливые сердца. Приходится признать. Впрочем, в моем проекте был заложен такой мощный творческий заряд, предоставлялся такой необъятный простор для фантазии, что даже законченная бездарность и серость должны были возликовать и воспарить на крыльях пламенного и высокого вдохновения. А наших академиков я никогда и не считал абсолютно бездарными. Что же касается их феноменальной плодовитости, работоспособности, педантичности, а также склонности к историческим сюжетам в духе гигантомании, то все эти качества оказались как нельзя кстати и принесли чудесные плоды. Коллеги продемонстрировали сверх высокий профессионализм, а попутно сторицей наверстали выгоду, которой лишились, когда появление моего суперпроекта на конкурсе привело к аннулированию всех текущих государственных заказов и под корень подрубило их многочисленные дорогостоящие проекты…

Когда все угомонились, расселись по местам, и Россия начала работу, я уселся в незаметный уголок в конце зала и погрузился в блаженное созерцание удивительного пространства. Я впитывал в себя невидимую энергию — живительную и организующую, которая была сконцентрирована в воображаемом центре, словно солнечный свет в фокусе параболического зеркала, и фонтанировала, била в окружающий мир наподобие чудодейственного источника.

В свое время я обсуждал кое-какие принципиальные аспекты своего проекта с доктором, а также профессором Белокуровым и его богемной половиной, кое-что сумела интуитивно угадать изумрудноглазая Альга, которая активно интересовалась моим творчеством. Но лишь мне одному было известно истинное и полное значение необычайного качества, которое заключал в себе Шатровый Дворец. Я собирался представить соответствующие выкладки в приложениях к проектной документации, но потом, не надеясь, что найду понимание (а, скорее, даже наврежу делу), решил: пусть это останется достоянием моей творческой лаборатории. Главное, результат, а не понимание. Да и как можно объяснить то, что я и сам — то был способен лишь ощущать. Должно быть, я обладал особым внутренним зрением, которое позволяло мне видеть эти пышные энергетические линии, похожие на лепестки огромного распускающегося цветка.

Итак, вот как выглядел чудо-зал Шатрового Дворца.

Планировка помещения, все элементы интерьера, сочетающие в себе многообразные исторические мотивы были подчинены одной задаче — раздвинуть визуальные границы пространства и синтезировать, создать ощущение новой бесконечной перспективы. Стены как бы отсутствовали. По всему периметру помещения в несколько рядов друг над другом были устроены искусные диорамы, каждая из которых изображала тот или иной момент истории с соответствующими персонажами. Хрестоматийные сцены на исторические сюжеты составляли единую панораму времени и пространства. Сотни, а может быть тысячи полотен, объемных слайдов, восковых и пластиковых фигур, скульптурных композиций воспроизводили мир прошлого, который сливался с миром настоящего. В этой плавной многомерности времени и пространства, одни эпохи сменялись другими. Отдаленные языческие времена, эпоха Крещения, кануны и итоги великих битв и потрясений, национальные катаклизмы и периоды благоденствия новейших времен подчинялись принципу взаимопроникновения и взаимопревращения. Здесь солнце всегда стояло в зените, и свет его изливался на вечную землю. Предметы не отбрасывали тени. Человек, оказавшийся в Шатровом Дворце, ощущал и видел перед собой мир, так сказать, универсальный, всеипостасный. Кресла в зале были расставлены таким образом, что откуда ни взгляни, нельзя было угадать, где кончается реальность и начинается ее художественная имитация. Портреты и скульптуры были выполнены с такими мастерскими фотографичностью и миниатюрной тщательностью, что на их фоне лица живых людей казались искусными слепками с действительности. Цари, князья, военачальники, творческая и научная элита, легендарные представители духовенства были изображены среди массы простого народа в едином ландшафте и пейзаже. Никакой привычной иерархии в размещении исторических персонажей намерено соблюдалось. Диорамы располагались несколькими ярусами, и горизонт был как бы разомкнут, — точнее, вообще отсутствовал. По мере удаления от наблюдателя все плоскости разворачивались подобно огромным свиткам, и в перспективе дальние планы вдруг чудесным образом оказывались приближенными к наблюдателю. Земная панорама безо всякого усилия оборачивалась панорамой небесной. Скопления фигур, которые представали взору приподнятыми в небесную высь, утрачивали сходство с людской толпой и напоминали сонмы ангелов или полки небесного воинства. Выше них было только небо. Но это было не то реальное небо с естественной синевой или облачностью, которые удавалось прекрасно имитировать во многих других помещениях Москвы посредством электронно-технических ухищрений, — как, скажем, в офисе у Папы. Здесь было небо свое особое — воображаемое, плод чистого художественного вымысла, и поэтому более реальное, чем любые имитации и даже сама реальность, настоящий шатер, внутри которого любой человек чувствовал себя рожденным для вечной жизни. Быть может, таким небо открывалось взору человека десятки веков назад. Таким было первозданное девственное небо Эдема с парящим в нем белым голубем.