Ален Роб-Грийе - Резинки

Несмотря на то, что мадам Смит совсем глухая (и «малость не в себе») и, похоже, «не имеет ни малейшего понятия о том, кто приходит к ее хозяину», возможно, она могла бы назвать имя этого молодого человека и сказать, зачем он сюда приходил.

Следовало бы снова допросить служанку; к сожалению, она покинула город. В ее отсутствие инспектор попытался разговорить патрона кафе «Союзники»; он напоминает между прочим, что «обычно люди этой профессии хорошо осведомлены о личной жизни своих клиентов». Патрон не хотел говорить, и понадобилось все терпение и дипломатичность полицейского, чтобы узнать главное.

Дюпон лет двадцать тому назад «имел длительную связь» с женщиной «скромного происхождения», которая через какое-то время родила сына. Профессор, который «сделал все, чтобы предотвратить это досадное событие», и которому в итоге хотели скрутить руки, был тверд и отказался от женитьбы. Не найдя другого способа положить конец «преследованиям, которым он подвергался», он вскоре после этого женился на молоденькой девушке из своего круга. Но внебрачный сын вырос и приходил теперь с целью получения денежной помощи, «что и давало повод для яростных споров, отголоски которых слышали соседи».

В своих выводах инспектор начинает с доказательства того, что Даниэль Дюпон в целом ряде пунктов «сам исказил правду».

«Простой осмотр материальных улик, — пишет он, — доказывает, причем без всякой необходимости прибегать к показаниям свидетелей, что:

Во-первых, нападавших было двое, а не один: мужчина с маленькими руками (отпечатки пальцев номер 3) и маленькими ногами (следы на газоне), который делал такие маленькие шаги, не может быть тем же самым, непременно высоким и сильным человеком, который отогнул контактный рычаг электрического звонка на садовой калитке; с другой стороны, если первый был вынужден идти по газону, чтобы гравий не скрипел под ногами, значит, был еще кто-то , кто шел рядом с ним по кирпичному бордюру аллеи; был бы он один, он сам бы выбрал этот бордюр, широкий и удобный.

Во-вторых, по крайней мере один из этих двоих был своим человеком в доме, а не анонимным злоумышленником: видно, что он отлично знал местонахождение и привычки домашних.

В-третьих, профессор наверняка его узнал; тот настойчиво утверждал, что на него напали, прежде чем он успел как следует открыть дверь, объясняя таким образом, что не видел лица своего убийцы; в действительности же он вошел в кабинет и разговаривал с двумя мужчинами: между ними даже произошла стычка, как показывают беспорядок в комнате (опрокинутая стопка книг, сдвинутый стул и т. д.) и отпечатки пальцев (номер 3), обнаруженные на пресс-папье.

В-четвертых, мотивом преступления было не ограбление: кто-то, кто был так хорошо знаком с домом, должен был знать, что в этой комнате брать нечего.

Дюпон не захотел выдать своего убийцу, так как тот ему был очень близким родственником. Он даже скрывал как можно дольше серьезность своего ранения, надеясь, что его друг доктор Жюар поможет ему выкарабкаться и можно будет избежать скандала. Именно по этой причине служанка и полагала, что он только легко ранен в руку ».

И вот вся сцена восстановлена. Молодой человек, тщетно пытаясь апеллировать к своему праву, любви, жалости, наконец, шантажу, решился с отчаяния пойти на насилие. Так как сам он слаб и боится своего отца, то ему понадобились для этого дела услуги его друга, более сильного и старше по возрасту, которого он собирался представить в качестве своего поверенного, но который, скорее всего, просто наемник. Они назначили исполнение дела на понедельник двадцать шестого октября, в половине восьмого вечера…

Даниэль Дюпон подходит к двери кабинета, глаза опущены, рука уже протягивается к дверной ручке, готовясь повернуть ее, как вдруг в его голове проносится мысль: «Жан здесь, и он ждет его!» Профессор останавливается, затаив дыхание. Может быть, Жан пришел не один: не грозился ли он на днях привести своего «поверенного»? Неизвестно, на что способны нынешние дети.

Он осторожно разворачивается и идет на цыпочках в спальню, за пистолетом, который он еще с войны хранит в ящике ночного столика. Но в тот момент, когда он снимает пистолет с предохранителя, его охватывает сомнение: не станет же он стрелять в своего сына; это только чтобы его попугать.

Он снова в коридоре, тяжесть пистолета в руке кажется ему несравнимой с тем страхом, что охватил его минутой раньше; по сравнению с первым разом этот сиюминутный страх даже полностью проходит: почему его сын обязательно должен прийти сегодня вечером? Впрочем, Дюпона это не пугает. Он кладет оружие в карман. С завтрашнего дня он распорядится закрывать двери с началом сумерек.