Маргарет Этвуд - Пенелопиада

Пусть подождет, решила я. Я достаточно томилась в ожидании, так пусть теперь немного потерпит и он. Кроме того, мне нужно было время, чтобы совладать со своими чувствами, со скорбью, охватившей меня при известии о гибели моих несчастных служанок.

Так что, войдя в зал и увидев его сидящим там на скамье, я не вымолвила ни слова. Телемах не терял времени зря: он тотчас набросился на меня с упреками, заявив, что я могла бы оказать отцу и более радушный прием. «Каменное сердце!» — презрительно добавил он. Представляю, какая радужная картинка рисовалась его воображению: отец и сын, оба уже зрелые мужи, стоят по обе руки от меня с видом петухов, обороняющих родной курятник. Разумеется, я желала ему только добра: он был моим сыном, и я надеялась, что в свое время он преуспеет и как правитель, и как воин, и в любом деле, за какое только пожелает взяться. Но в то мгновение я пожалела, что не случилось второй Троянской войны: отослать бы его туда и избавиться от всей этой докуки! Когда у мальчишек начинает пробиваться борода, они бывают совершенно невыносимы.

Однако за упрек в жестокосердии я ухватилась с радостью — так будет легче убедить Одиссея, что я не бросалась на шею каждому пришельцу, которому достанет наглости выдать себя за него. Я смерила его равнодушным взглядом и заявила, что у меня не укладывается в голове, что этот грязный, окровавленный оборванец и есть мой красавец-супруг, в царственных одеяниях покидавший наш остров двадцать лет назад.

Одиссей только усмехнулся. Он уже предвкушал восторженную сцену узнавания, особенно тот момент, когда я воскликну: «Так это и вправду ты! Какой потрясающий маскарад!» — и упаду в его объятия. Затем он отлучился принять ванну — давно пора было! А когда вернулся, переодетый в чистое и пахнущий куда лучше, чем перед уходом, я не удержалась и решила подшутить над ним еще раз, напоследок. Я велела Эвриклее вынести ложе из спальни Одиссея и постелить пришельцу в других покоях.

Вы, должно быть, помните, что столб этого ложа был вырезан из ствола дерева, так и не выкорчеванного из земли. Никто об этом не знал, кроме меня, самого Одиссея и моей давным-давно умершей служанки Акториды.

Решив, что кто-то посмел срубить столь милый его сердцу столб, Одиссей пришел в ярость. Только тогда я наконец поддалась и разыграла долгожданную сцену узнавания. Я пролила положенную меру слез, заключила его в объятия и объявила, что он прошел испытание столбом: теперь у меня не осталось ни тени сомнения.

И вот мы улеглись на то самое ложе, где провели столько блаженных часов в первое время после свадьбы, когда Елене еще не стукнуло в голову сбежать с Парисом, разжечь пожар войны и навлечь на мой дом беду и разорение. Было уже темно, и меня это порадовало: в полумраке не так бросалось в глаза, что оба мы постарели.

— Мы уже не первой молодости, — заметила я.

— Мы такие, какие мы есть, — сказал Одиссей.

Чуть позже, насладившись друг другом, мы вспомнили свой давний обычай — рассказывать истории на сон грядущий. Одиссей поведал мне о своих странствиях и злоключениях — благородные версии, с чудовищами и богинями, а не те, непотребные, со шлюхами и хозяевами таверн. Он вспомнил всевозможные хитрости, к которым ему приходилось прибегать; вспомнил вымышленные имена, которыми назывался в пути (больше всего мне понравилось, как он представился циклопу именем «Никто», хотя потом испортил все дело, не удержавшись от похвальбы), и всяческие байки, которые плел о себе, чтобы остаться неузнанным. Я, в свою очередь, рассказала о женихах, о своей затее с саваном для Лаэрта и о том, как я водила женихов за нос, исподтишка поощряя то одного, то другого и стравливая их между собой.

Тогда он сказал, как он по мне соскучился, как тосковал по мне даже в объятиях белоруких богинь; а я сказала, сколько слез я пролила за двадцать лет разлуки и как непреклонно хранила ему верность, даже не помышляя разделить с другим мужчиной это просторное ложе с его чудесным столбом.

Так мы и встретились снова — как пара отъявленных вралей, даже не скрывающих друг от друга свой опыт в искусстве лжи. Непонятно, как нам при этом удалось друг другу поверить.

Но мы поверили.

Ну, по крайней мере, заверили в этом друг друга.

Не успев вернуться, Одиссей снова нас покинул. Он сказал, что, как ни тяжело ему вновь расставаться с родным очагом, но судьба толкает его в дорогу. Дух прорицателя Тиресия открыл ему, что во искупление грехов он должен будет отправиться в путь с веслом на плече и зайти так далеко от моря, чтобы местные жители приняли его весло за лопату. Только этим он сможет очиститься от пролитой крови женихов, оградить себя от их мстительных духов и не менее мстительных родичей, а заодно умилостивить бога морей Посейдона, который все еще не простил Одиссея за ослепление его сына-циклопа.