Уго Ириарт - Галаор

Феи кто побледнел, кто покраснел, и эту бледность и румянец не могли скрыть разноцветные блики, отбрасываемые на их лица лучами солнца, пронзающими витражи. Медленно приходя в себя, оторопелые феи сбились в кучку – учетверенное изумление – над колыбелькой принцессы с чудесным голосом. Архиепископ воскликнул только: «Ей же нет еще и месяца!» – и перекрестился.

Вот что говорила Брунильда:

– Король Юпитер, граф Аполлон! Избавьте меня от этой муки! Ах, госпожа Артемида, богиня и истинная девственница! Освободи от пытки самую юную из подданных твоих, спаси от страданий! Святая Сесилия, покровительница музыки, подними меня, ибо я лежу спеленатая и не знаю: кто я? за что так наказана? Смутные воспоминания, почти неуловимые, едва освещенные рассветными лучами. Это не мои воспоминания. Если в боли своей я сама повинна, то не упомню за собой ни проступка, ни каприза; если страдаю в наказание, то не брезжит в моей памяти ни одно воспоминание из тех, что заставляют улыбнуться злобных и жестоких. Когда и в чем согрешила? Если сейчас просыпаюсь, то когда спала? Кто обрушил на меня злобу свою? Кто отказал мне в милосердии? Почему не внемлют всесильные моим стонам? Не знаю ни обители своей, ни происхождения. Мои руки не подчиняются мне, дрожат, летают, как насекомые, непослушные ноги бегут сами по себе, в никуда, мои глаза различают лишь смутные пятна света и грозные тени. О, как страдаю! Вызволите меня отсюда! Откройте, кто я и за что мне эта мука! Сжальтесь! Помогите!

Жалобный плач Брунильды пением тысяч арф наполнил собор, поднялся под самые своды, проник в души каменных ангелов, рухнул на колонны и алтари и пролился сладчайшей музыкой в сердца. Печаль и изумление слились воедино, застыли в широко распахнутых глазах.

И в этот миг под главным куполом собора вдруг возник вихрь, постепенно рассеявшийся и превратившийся в разноцветное облачко, спускавшееся со скоростью падающего перышка. Но на пол перышко упало с грохотом, который поверг всех в ужас: толпа закричала, одни кинулись вперед, другие – к выходу, даже феи сделали шаг назад. Женщины визжали и падали в обморок, четверо стариков обнажили мечи. Облачко медленно двигалось к колыбельке. Архиепископ выставил перед собой крест, феи упали на колени, а принцесса продолжала изливать свою печаль:

– Что это надо мною? Что неясно различают глаза мои? Есть сие свод небесный или всего лишь полог?

Коснувшись колыбельки, облачко вдруг завертелось в каком-то странном не то припадке, не то танце. Началась паника. Облачко бешено закружилось, закрутилось в симметричную спираль и приняло форму морской раковины – тритона, из которой послышались мощные трубные звуки. Смерч остановился и начал менять форму: тритон медленно-медленно превращался в древнюю старушку, на голове у которой восседала обезьянка, словно живая шляпка. Воцарилась тишина.

– Я – Валет Мечей, в прежние времена меня знали под именем Морганы, и мне хотелось бы выяснить, почему меня не пригласили на крестины и приношение даров?

Крадучись, с замирающим сердцем, подобралась королева к колыбельке, чтобы спасти свою малютку. Но едва она протянула к ней руки, как с воплем рухнула на мраморный пол.

– Кто эта любезная толстуха, что хотела меня вызволить и вдруг словно испарилась? – пропел из колыбельки чудесный голос.

С быстротой и легкостью, каких от нее никто не ожидал, обернулась старая волшебница к феям. Маленькие свиные глазки ее горели, огромный нос был угрожающе задран кверху, беззубый рот искажался то одной гримасой, то другой, горб словно стал еще больше, руки, узловатые и костлявые, будто маленькие засохшие деревья, казалось, вот-вот вцепятся в кого-нибудь. Что-то театральное чувствовалось в поведении старухи: она вдруг стала чрезвычайно серьезной, а когда заговорила, голос зазвучал пленительно и юно, и смех зазвенел серебряным колокольчиком:

– Бестолковые! Сладкоежки малолетние! Взгляните, что вы натворили!

И, грубо схватив принцессу Брунильду, подняла ее над головой. Но это был не младенец с нежным личиком, а какой-то бесформенный предмет, устрашающий комок плоти и волос, карлик, чудовище. Такой метаморфозой принцесса была обязана чудесным дарам, голова ее, отягощенная великим разумом, непомерно разрослась, гармоничные прежде черты исказились, и она стала похожа на ужасную жабу, шея великолепной певицы отличалась мощностью, как у турецкого борца, руки и ноги, белые и мускулистые, напоминали руки и ноги мраморного дискобола.