Григорий Ряжский - Бычье сердце

А в мае 59-го дай, думаю, в столицу приеду на праздник Дня Победы на Красную площадь схожу — что я, хуже людей, что ли? Вон вся страна наша как готовится каждый год: салюты бьют, флагами все завешивают, транспаранты расстилают и боевые сто грамм, говорят, на Красной площади фронтовикам подносят, и все по закону, по разрешению, прямо на воздухе при всех принять можно, за так. А еще, подумал, встречу вдруг кого, с кем, может, воевал до плена, до лагерей обоев. А сам сразу про Юрика подумал, про единственного в нашем батальоне москвича, про лейтенанта Буля, под чьей командой заряжающим стоял на батарее. И зажмурился даже от несбыточности такой мечты — это и впрямь было бы да-а-а, это была бы встреча так встреча боевых однополчан, которые так воевали вместе, что не стыдно и вспомнить — как. Где все было по-честному: жизнь — так живи, смерть — так умирай, больно — терпи, радость если — и ею делись. Не знаю почему, запомнился мне лейтенант наш: наверное, чудно это мне казалось тогда, да и теперь, поди, чудным казаться должно, когда лицом и умом чужой, из другой непонятной жизни, а храбростью и жильной силой — свой, как есть свой, самый что ни на есть. Где ж ты, брат Юрий Зиновьич, теперь будешь-то, а? В каких здешних географиях пребываешь, интересно мне? Ежели помнишь, конечно… А сам подумал еще: ну а как не помнить-то про такое, а? И заулыбался, помню, тогда своему чему-то, прошлому.

Никого тот раз своих не встретил, а народищу и правда море было разливанное. И салют, и целуются, и все такое тоже было, кроме дармовой водки. Праздник, одним словом. Но ночевал я после на вокзале. Орден с медалью снял и внутри штанов пристроил, чтоб не сдернули. А на другой день, хоть и праздник все еще, но пожарка-то работает и здесь: горит везде ведь и тушить, стало быть, тоже везде надо. Тогда снова награды подцепил и в ближайшую часть как добраться вызнал у местных. Так и заявился: орден, медаль и сам — орловский пожарный. Хочу, мол, в столице трудиться по огневой своей специальности, там у меня никого, а здесь, по крайней мере, однополчане, не так много, но есть все ж, имеется кое-кто по остатку. Общагу дадите какую-никакую — с меня и будет нормально, а по тушению не подведу, увидите сами, как тушу. И что? А ничего. Взяли! Считай, День Победы дорогу проложил в столичном направлении. А через год в общаге женился на Еве. Она у нас ревизию шлангов пожарных проводила от управления пожарной охраны и испытания ежегодные на давление, как брезент держит атмосферы. И москвичкой, кстати говоря, была настоящей, натуральной, с самого рождения. К слову сказать, у нас на фронте, откуда — спрашиваешь обычно у кого-никого, откуда сам-то? А из Москвы — отвечает. Ну ты, само собой, уточняешь: из самой, из самой Москвы-то? Ну, говорит, а из какой еще-то? А сам из Владимира-города, к примеру, или из Рязанской губернии, скажем. А им все это — Москва: во-первых, рядом потому что, а во-вторых, сам себе считает, что по сравнению с Ашхабадом каким-нибудь он москвич, но просто не самого центрального к ней примыкания, а ты зато — кизяк или, допустим, самовар тульский, а что Рязань на столько, на сколько и Тула от столицы отстоит, так это ему неведомо, он-то москвич почти, ему ерунду всякую знать не положено. И поселились мы с Евой на улице Палиха, у нее самой дома, с матерью. И это 60-й уже шел год-то…

…Именно тогда мне эту роль и предложили, в 60-м. Но в кино уже, не в театре. Трое нас было там, я имею в виду — по сюжету и приблизительно равные по насыщенности роли. Все три — мужские и все — главные. И фильм, признаюсь, получился, несмотря на коммунистическую драматургию и лживый пафос. Это я потом уже понял, гораздо позже, через годы, про ложь и пафос. Тогда же мне опыт тот киношный понравился невероятно, тем более что обо мне заговорили как о подающем надежды новом интересном актере советского кинематографа. Стыдно за эту роль мне стало лет двадцать спустя, стыдно и отвратительно, и так тянулось довольно долго, столько же еще, наверное, по времени, когда вдруг стало совершенно понятно, что и роль та была сделана мной блистательно, и режиссура была на уровне высокой профессии, и вся работа от начала до конца была самой что ни на есть настоящей, включая труд самых незаметных работников того самого фильма и той самой студии, и тех самых времен кинематографа. Да-а-а, пути Господни воистину неисповедимы, мне ли это не знать, особенно теперь, отсюда, с нижней самой глядючи орбиты, откуда еще виднее все, что было, и понятнее все, что есть.