Амитав Гош - Маковое Море

— Да, малик.

— Забирай ее и неси в трюм. И чтоб больше никакой дури!

— Слушаюсь, малик.

Перекинув Дити через плечо, Калуа отнес ее в трюм и уложил на циновку; он хотел вернуться на палубу за тюками, но жена не пустила:

— Сначала послушай: знаешь, кто это был? Бхиро Сингх — мужнин дядя, который меня сосватал и выслал за нами погоню. Если он узнает, что мы здесь…

— Готовы? — рявкнул лоцман и тотчас получил ответ боцмана Али:

— Саб тайяр, саиб!

Солнце было в зените, трюмный люк давно задраили. Вместе с другими Джоду прибирал на палубе: складировал бочонки с водой, сматывал канаты, заправлял перлини в швартовые клюзы, расселял курей и коз по шлюпкам. Наконец все было сделано, и ему не терпелось очутиться на мачте, чтобы с ее высоты бросить прощальный взгляд на родной город; после долгожданной команды «Марсовые наверх!» он первый схватился за выбленки.

Двадцать миль от Калькутты до Алмазной гавани шхуне предстояло идти в связке с «Форбсом» — одним из паровых буксиров, которые недавно появились на Хугли. Издали Джоду уже видел эти пыхтящие кораблики, что тягали за собой здоровенные барки и бригантины, словно невесомые лодчонки, и его нетерпение частью объяснялось предстоящей буксировкой. С мачты он увидел тупорылый тягач, который звоном рынды оповещал суда о своем приближении.

С высоты хорошо просматривались знакомые деревья и тропинки Ботанического сада. Промелькнула грустная мысль: вот бы рядом очутилась Полетт, то-то было бы здорово! Конечно, на шхуне ей не место, но все-таки жаль, что они так вздорно расстались — ведь кто знает, когда еще свидятся…

Задумчивость Джоду нарушил голос Сункера:

— Вон, глянь-ка…

Рядом с буйками поплавками прыгали головы двух ныряльщиков, отвязавших швартовые тросы. Еще минута, и шхуна тронется в путь. Тиндал Мамду запрокинул голову, прикрыл веки с пушистыми ресницами и произнес первые слова Аль-Фатиха; Джоду и Сункер тотчас его поддержали:

— Бишмилла ар-рахман ар-рахим, хамдулилла аль-раб аль-аламин… Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного! Хвала Творцу всего Сущего…

— Свистать всех наверх!

Приказ мистера Дафти тотчас был сдублирован криком боцмана:

— Саб адми апна джагах!

Буксир подошел ближе; в душной тесноте трюма стук его движка воспринимался рыком разъяренного демона, который пытается разодрать деревянную обшивку, дабы сожрать притулившихся за ней людишек. В трюме было совсем темно, поскольку перед уходом охранники загасили лампы и свечи — мол, вы и так уж ладно устроились, и огонь вам ни к чему, не дай бог, подпалите судно. Никто не возразил, но все понимали, что охрана просто жмотничает. Единственными источниками света были щели в досках и шпигаты нужника. Серый мрак, полуденная духота и зловоние от сотен тел превращали тесную обитель переселенцев в сточный колодец, где и дышалось-то с трудом.

Гирмиты уже разложили циновки по своему усмотрению, ибо все мгновенно поняли: охране плевать на то, что происходит внизу, ее главная забота — укрыться в своей каюте от зноя и трюмной вони. Едва захлопнулся люк, переселенцы нарушили аккуратные круги циновок — каждый стал отвоевывать себе место.

Буксир рокотал все громче; Мунию охватила дрожь, и Полетт, предвидя истерику, прижала ее к себе. Она притворялась спокойной, но почувствовала, как в ней самой зарождается паника, когда прямо над ее головой раздался голос Захария:

— Трави помалу! — Хамар тиркао!

— Разом навались! — Лаг саб барабар!

Туго натянулись перлини, связывавшие «Ибис» с буксиром, и шхуна встрепенулась, точно птица, пробудившаяся от долгого ночного сна. От ватерлинии дрожь побежала вверх и, тряхнув трюм, достигла рубки, где стюард Пинто перекрестился и пал на колени. Вестовые разных вероисповеданий опустились рядом и склонили головы, слушая его шепот:

— Аве Мария, гратия плена, Доминус текум… Радуйся, Мария, благодати полная, Господь с тобою…

Стоя за штурвалом, мистер Дафти покрикивал:

— Живей, собаки, живей!

Шхуна накренилась на правый борт, и в трюме люди посыпались как горох. Возникла паника: обезумевший народ кинулся к трапу и заколотил в люк:

— Откройте! Выпустите нас!

Ответа не было, сквозь палубу доносились лишь команды: «Навались, ублюдки, навались!»

Раздраженный суетой гирмитов, Нил крикнул в отдушину:

— Тихо вы, дураки! Пути назад нет!

Вместе с плавным движением корабля, которое каждый ощутил нутром, шум угасал, сменяясь напряженной тишиной. Лишь теперь переселенцы окончательно поняли: да, они плывут в бескрайность Черной Воды, и этот невообразимый путь страшнее рождения и смерти. Бунтари сползли с трапа и вернулись на циновки. В темноте чей-то ломкий от страха голос произнес начальные строки Гаятри-мантры; Нил знал их с пеленок, но сейчас шептал, словно в первый раз: «Ом, бхур бхувах свах, тат савитур вареньям… О, даритель жизни, избавитель от мук и печали…»