Григорий Ряжский - Устрица

…Бьерн снял трубку. Звонила Лерка, из Москвы.

— Это тебя, — сказал Бьерн, — Лера, — и переложил трубку в нетрезвую Машкину руку, обнимавшую моллюска-подушку.

«Странный сон какой…» — выбралась из временного провала Машка и поднесла трубку к уху.

— Устрица, ты когда летишь в Москву, в смысле по плану? — спросила на том конце Лерка.

— Ты чего так поздно, Лер, я уже совсем сплю. Меня Ларс шампанским накачал, а Бьерн его как раз сейчас утрамбовывает… — В этот момент машина ехала по подъему, мощеному булыжником. — А что случилось, заинька?

— Даша умерла… Позавчера. Дарья Пална… От рака крови. Я только что узнала. Похороны послезавтра. Все наши соберутся. Отпевать отец Николай будет. Ну, Коля… Объедков… Он еще тобой, говорят, интересовался. Очень просил, чтобы пришла…

— Я буду завтра, вечерним SASовским рейсом, — ответила протрезвевшая в одно мгновение Машка. — Пришли за мной водителя…

Она швырнула на заднее сиденье глупую подушку и за долю секунды до того, как стальной жгут опустился ей на голову, успела лишь совершенно ни к месту подумать о том, что отвезет ее Леркиному с Левкой младшему. Не выбрасывать же. Эх, Даша, Даша…

Бьерн взволнованно посмотрел на жену и, ничего не сказав, утопил педаль акселератора…

К одиннадцати утра в день похорон, намного раньше намеченного времени, ее двухместный спортивный «Корветт» притормозил в Архангельском переулке, бывшем Телеграфном, у Храма Феодора Стратилата. Машка любила в это время года быть в Москве. Наверное, конец мая напоминал ей о начале самостоятельной, хотя в то время и не вполне еще самостоятельной, но вполне уже взрослой жизни. Ей нравилось, что московское лето, исходя из свидетельских показаний календаря, еще не началось, но вокруг, в самой сердцевине так любимого ею города, в его нелепейших и ни на какие другие непохожих, кривоватых со случайным загибом переулках уже бушевала зелень недобитых концом века гигантских лип и тополей со зрелыми и набравшими полный вес и цвет листьями, но не набухшими и не липкими еще почками…

Утренняя служба в храме заканчивалась, и народ, перекрестившись по последней, потянулся к выходу на Архангельский.

— Укороту на них нету весь ход людям загородили… — Голос справа прервал мечтательно-грустное Машкино настроение. Обращен голос был явно к хозяину спортивного «Корветта» — ярко-красного металлика, знаку новой ненавистной жизни.

Машка равнодушным движением повернула ключ зажигания и, сдавая пару метров назад, повернула голову в направлении Чистопрудного бульвара. Оттуда, завернув в переулок, вышел русоволосый худощавый мужчина лет под сорок, с дипломатом в руке и в легкой ветровке, и бодро зашагал в Машкину сторону. Он быстро приближался, и она могла теперь хорошо его рассмотреть. Слегка сутулый… русая борода… Но что-то неуловимо знакомое, очень хорошо знакомое когда-то, присутствовало во всем его облике. Машка вгляделась внимательнее — глаза! Все те же глаза чистого небесного розлива. Никакой возраст не мог скрыть такие глаза… Колька! Это был Колька, Коля Объедков, отец Николай…

Она протянула руку и приоткрыла дверь напротив себя. Поток майского ветра подхватил и распахнул красный дверной парус до отказа. Огромный букет белых роз в целлофановой упаковке, купленных ею утром у себя в Брюсовском, куда она переехала после смерти отца, лет пять назад, купив для мачехи квартиру с евроремонтом, соскользнул с пластикового пакета, в котором лежала дурацкая подушка, и упал прямо на асфальт, под ноги худощавому мужчине. Тот нагнулся, поднял букет с земли, не распрямляя спины, заглянул в машину и протянул его Маше:

— Это твое, Устрица? — глаза его смеялись…

Машка вышла из машины, обогнула ее сзади и подошла к мужчине:

— Коля… — Она обняла его и прижалась щекой к ветровке. — Отец Николай… Сколько же мы с вами… — Она вопросительно посмотрела на него: — С тобой… не виделись?

Отец Николай погладил Машку по голове и тихо произнес:

— Двадцать лет, Устрица, двадцать долгих лет…

— И видишь, как встретились… — Она продолжала стоять, прижавшись к нему. — На Дашиных похоронах…

— Никто, Маш, не вечен… — Отец Николай мягко отстранил ее от себя и взял дипломат в другую руку. — Мне нужно еще успеть переодеться, Машенька. Дашу отпевать буду. Наши попросили, ты ведь знаешь, как все ее любили. Она в этот приход ходила, Феодора Стратилата, ну а настоятель местный не стал возражать, чтобы я приехал. Только потом ты отвезешь меня? — Он взглянул на часы. Часы были прямоугольной формы, желтого металла, очень стильные, и Машка моментально это отметила: она отлично ориентировалась в эксклюзивной моде, тем более что похожие, если не такие же самые часы, были у Бьерна. — На Юго-Запад, по пути на Хованское, просто нам надо поговорить… Об очень важном…