Александр Кабаков - Группа крови [повесть, рассказы и заметки]

Но никому, конечно, в голову не пришло искать этот телефон на обочине дороги, пересекающей область с северо-запада на юго-восток. Там восемьдесят три километра по карте.

И как его было там искать?

Большую часть своей жизни я посвятил размышлениям о том, почему она, моя жизнь, так сложилась, как сложилась. То есть я не жил, а думал о жизни, но поскольку никакого другого содержания в моей жизни не было, то получалось, что я думаю только о своих мыслях, а мысли эти состоят в том, что я о них думаю.

При этом я вот кто: мне пятьдесят шесть лет, и меня только что выпроводили на пенсию из милиции, то есть из полиции.

И вот я сел на кухне за отвратительно грязную клавиатуру моего ноутбука, в котором курсор совершенно самостоятельно прыгает из строчки в строчку, выкинуть давно пора эту рухлядь.

И начал эти как бы записки о моей как бы жизни.

Ничего себе внутренний мир у отставного мента?!

Ничего себе первые пассажи его мемуаров?!

Прямо Джойс какой-то, а?

Джойс не очень идет бывшему ментовскому полкану.

Как, впрочем, не шел бы и действующему. Бывшему даже как-то ближе.

Отправленному на пенсию не только по выслуге, а, прямо скажем, в связи с непрерывным, упорным и незаурядным даже по ментовским понятиям пьянством – правда, тихим. Единственная беда – мешающим исполнять даже не очень обременительные обязанности начштаба райотдела внутренних дел. Стакан, еще стакан… И только вздрагиваешь, просыпаясь от опасной близости своей мусорской отечной рожи к поверхности служебного стола… И надо как можно быстрее уйти от греха подальше, на ходу неразборчиво сообщив дежурному: «Командир спросит – я в управлении»…

Однако ж согласитесь, что действительно очень странный мент пишет вот это – то, что вы читаете. Не мент прямо, а, как сказано, Джойс. Или на худой конец Пруст какой-нибудь.

Сейчас все объясню.

Происхождение и краткая автобиография:

Папа – действительно профессор, доктор юриспруденции, специалист по наполеоновскому, кажется, праву, неведомо зачем содержавшийся советской властью, и неплохо содержавшийся – квартира на Восстания, дача на Пахре, кубометры павловской мебели красного дерева, обшитого полосатым шелком, черный, хотя не персональный, а частный, автомобиль «Волга» ГАЗ-24, шофер и домработница. Быт героя научного труда. Конец шестидесятых.

Мама – вы будете смеяться – тоже профессор, только в консерватории, история искусств, тоже почему-то необходимая трудящимся, хотя какие уж там трудящиеся, студент если не коган, то резник… Мама ж, однако, была из дворян, тоже сомнительно, но не так противно коллегам, как если бы и она была коган. Ведь где искусство, да хотя бы и его теория, там же и борьба идей, в основном по пятому пункту.

Да, а папа-то как раз из самых что ни есть трудящихся, из крестьян Саратовской губернии, деревня Татищево. Так что и не поймешь, откуда взялись голубовато-белая бородка клинышком, круглые серебряные очки, постоянно съезжавшие на кончик носа, и привычка сидеть, поместив между колен тяжелую суковатую палку с медными заклепками, сложив на ее набалдашнике руки и оперев на них полную глубоких знаний голову. Столп науки. Начало семидесятых.

А мама ходила в английском костюме. Всегда. И коротко стриглась. Так что сзади, если, предположим, фигуру ее ниже пояса что-нибудь заслоняло, можно было принять историка искусств за некрупного мужчину. Потом уж, растлив жизнью свое воображение, сопоставил я маменькин стиль с широко известными консерваторскими нравами.

Спали они, сколько я, поздний ребенок, помнил, врозь, по своим кабинетам, так что прислуга каждый вечер стелила на диваны простыни, а утром убирала их в корзину, стоявшую в кладовке…

Вспомнил имя домработницы, но приводить его здесь не буду, поскольку не привожу никаких фамилий и даже имен, оставшихся в той моей жизни. Фамилии главных героев известные, что ж их полоскать. А имена второстепенных не имеют значения.

Ну, теперь понятно, почему ментяра так пишет, словно гимназию кончал? У нас в доме и говорили так.

А вот каким образом сын членкора попал в ментуру и, считай, всю жизнь в ней оттянул от звонка до звонка – это остается пока непонятным, верно? Сейчас продолжу объяснение, как только смогу.

Наливать надо граммов по тридцать-сорок, чтобы одним глотком, а если сразу полстакана, то может не в то горло пойти… Да.

Итак, продолжаю.

Учился я в той известной школе в переулке, куда водили через Садовую всех детей нашего дома. Учился хорошо, читал много и все подряд, но вел себя так, что временами и сам удивлялся: откуда эти черти во мне взялись и что ж они так бушуют? К пятому классу был не последним человеком в банде шпаны, подчинившей себе весь район вокруг зоопарка, и даже серьезные местные мужики, державшие Пресню, приветливо скалили стальные зубы, ручкаясь с приблатненным пацанчиком. Финку завел в тринадцать, в пятнадцать – роман с учительницей английского, отчасти поддавшейся обаянию юного разбойника, отчасти же просто испугавшейся безоглядного и опасного напора. Учительницу директор спровадил в другую школу, с моей матерью говорил час, пока я в пустом школьном коридоре учился вытаскивать трефового туза из любого места колоды. Выйдя из директорского кабинета, мать прошла мимо меня, как мимо пустого места, и правильно сделала.