Елена Кутинова - Полет турболета

— Я готова аскетически служить вам. Да и чем ещё заниматься в момент гнуснейшего декаданса?

С неба брызнул морфиевый дождик, привычно окончившийся никотиновым туманом. Прохожие напялили противогазы, а те, у которых не было с собой даже респиратора, закрывали лица смоченными лоскутками одежд.

Уго и Мариука валялись в постели счастливые и вспотевшие.

— Когда всё начнётся, — шептала Мариука, — я умру раньше, чтобы не видеть, как это случится с тобой.

— Я спасу тебя, — заверял Уго.

— Но как же? — горько улыбалась она. — Это же конец света — всё погибнет!

— Конец-шманец. Выживем.

Мариука тихо заплакала. Уго вскочил и взревел: «Одевайся!» Через минуту они уже мчались по улицам.

— Здесь же газы, — стонала Мариука, еле поспевая за ним.

— Газы-шмазы, — бубнил Уго, — либо сейчас я найду тебе спасение, либо нет!

Так они бегали по больной земле без всякой видимой цели. Вечером Мариука взмолилась об отдыхе, и они присели в трухлявом парке.

— Я только отдышусь, — оправдывалась она, завязывая любимому шнурок, — а потом снова побродим, если захочешь.

Уго молчал, штудируя объявления на стене.

— Турболёт-шмурболёт, — наконец пробурчал он, — придурок какой-то предлагает улететь от армагеддона…

Увидев новых помощников, профессор Дошва помолодел. Он разом продемонстрировал Уго и Маурике своё последнее изобретение — электронный гигантоскоп, зрительно уменьшающий космические предметы до такой невообразимой степени, что они становятся доступны объективному рассмотрению. Когда Уго и Маурика глянули через него на вселенную, они подметили у основания неба совершенно отчетливые просветы. Через них Дошва и намеревался покинуть умирающую родину.

Четыре недели ходили дошвины пособники по целому миру в поиске добавочных турболётчиков. Но над ними лишь саркастично хикали.

И вот вселенная в предсмертной конвульсии сжалась.

Звездоискатели погрузились на турболёт и лететь стали. День летят, два летят, а вселенная хрясь — и сдохла. На третий день формалином везде запахло, а на четвёртый они шмыг — и на белый свет выбрались.

Тут Дошва, зелёный от изумления, к гигантоскопу призывать стал. И все увидели, что вселенная оказалась — мужик мёртвый, космического размера, из ноздри которого им удалось вылететь. Лежал он в большущем гробу, здоровенными цветами обложенный, а вокруг исполинская родня плакала.

Как Воминонис к чудесному аппарату прильнул — сразу его осенило. «Свет моей жизни, прекрасная Мирабэлла! — Завопил он. — Но какая же ты огромная!»

— Ей не больше четырёх ихнолетий отроду, — пояснил Дошва, вперившись в гигантёнка, сосущего палец мамаши-гигантозавра, — она нашей новой вселенной будет.

— Молодой, здоровой и красивой, — вмешалась Мариука.

— Она, Воминонис, тебе правильно сутью всего женского показалась, — продолжал Дошва, — ведь всякое большое в малой толике отражается по законам природо-физическим. Значит, невесту себе найдёшь, если мы в это дитя вселимся, поскольку двойник микрокалиберный в такой прелести для тебя найдётся.

— Этой вселенной ещё в детский сад шлёпать, — отозвался Уго, — нам она не совсем подходит.

— А я думаю, — заметила Змила, — что может быть распрекрасней? Будем её воспитывать и самую райскую из всех других сделаем.

— Дама, а как умна! — восхитился Дошва. — Выходите за меня замуж!

— Извольте, — поразмыслив ответила Змила, — больше и не за кого.

Тут зевнула прекрасная Мирабэлла, а Дошва вжик — и турболётом в её ротовую полость въехал.