Милорад Павич - Бумажныйй театр

ФЕВРАЛЬ: Нажми на газ, тащимся медленно, как этот век.

МАРТА: Какой век?

ФЕВРАЛЬ: Ну этот, XXI-й. Такой медленный. Только набирает скорость, его задница до сих пор еще в прошлом столетии.

МАРТА: А тебе хочется по-быстрому? Быстро подняться и быстро раздеться? Я не люблю скорость.

ПИСАТЕЛЬНИЦА (у нее низкий голос): Это зависит от того, насколько быстро ты можешь кончить несколько раз подряд.

МАРТА: Ты бы лучше помолчала, выступаешь, как моя мама. А и этот тип, что рядом с тобой, никак у него не получается помедленнее. Как будто он мой папа.

ПИСАТЕЛЬНИЦА: Да он же вообще ни звука не проронил.

МАРТА: Разумеется, рядом с тобой ему и слова не вставить. Вылитый папа. Молчит и ведет машину.

ПИСАТЕЛЬ: Если бы я не вел, мы бы остановились и рассказа бы больше не было.

МАРТА: Какое мне дело до твоего рассказа! Давай помедленнее, раз я тебе говорю.

(Микрофон сейчас опять сфокусирован на голос писателя, сидящего за рулем.)

Требование Марты подоспело кстати, так что теперь у меня будет больше времени для сочинения рассказа. Правда, этому сопротивляется та часть моей личности, которая любит скорость. Дорога и хороший автомобиль — кто тут сразу не кончит? Но писательница во мне (и на сиденье рядом со мной) протестует. Она не любительница быстрой езды. Она все любит потихоньку. Но не так потихоньку, как героиня рассказа. И поэтому начинается ссора — Февраль (читатель) требует, чтобы я рванул вперед, или он выйдет при первой же остановке. Остановки, правда, не будет, потому что тогда не будет рассказа, который движется тем же путем, что и мы, в направлении Иокогамы, но Марта (героиня), по мнению которой я еду слишком быстро, требует, чтобы за руль посадили писательницу этого рассказа. Она дама, и она не любит слишком быстрой езды, которую любят писатели. Тут в разговор вмешивается Февраль (наш читатель) и начинает с заднего сиденья изменять скорость движения машины и, соответственно, нашего рассказа…

Сейчас и мы, и рассказ несемся со страшной скоростью, впереди поворот перед городком Хамамацу, море здесь сильно врезается в сушу, я чувствую, что теряю контроль над автомобилем, придется бросить это…

(После этих слов на кассете слышен страшный грохот, и она превращается в «черный ящик», вроде тех, которые находят среди обломков самолета после авиакатастрофы и благодаря которым получают информацию о действиях экипажа непосредственно перед трагедией. Автомобиль был обнаружен разбитым невдалеке от автострады, в нем было четыре человека — пара взрослых и двое детей. Мужчина и женщина, сидевшие на передних сиденьях, погибли на месте. Дети отделались царапинами. Когда девочка выбралась из машины, на голове ее все еще была шляпка с искусственными фруктами и несколькими живыми пчелами.)

Клара Ашкенази родилась в Сараево в еврейской семье, мать ее была из рода Нехама. В США получила профессию кинорежиссера, в настоящее время снимает квартиру в Белграде, занимается съемками фильма о Черногории и о Дойранском озере для «Нейшнл джеографик». Изучала жизнь евреев в Дубровнике эпохи Возрождения. На вопрос одного журналиста о том, что она охотнее всего читает, ответила, что самым внимательным образом читает любые инструкции: к мобильным телефонам, компьютерам, льдогенераторам или косметике. Когда речь заходит о предложениях туристических фирм, то в буклетах она первым делом изучает сноски, потому что именно там скрывается настоящая цена. Ее издатель — «Ма'арив бук гилд» из Тель-Авива. Ею опубликованы романы «Годы без месяцев» и сборники рассказов «Жить на вокзале» и «Время в бутылке», откуда и взят одноименный рассказ.

У меня всегда была слабая память и плохая ориентация в пространстве. Запоминать имена с детства было для меня мучением. На самых простых перекрестках, в самых незамысловатых местах я переставала понимать, где нахожусь, и мне легче было иметь дело с картой, чем с реальными песком и пылью. Как не заблудиться в пустыне, осталось для меня загадкой, хотя мои предки прекрасно ориентировались именно в пустыне, по крайней мере я так предполагаю.

Правда, в тяжелые и невнятные моменты, на перекрестках больших городов меня вдруг осеняло, в какую сторону следует идти, чтобы отец, мать и я попали туда, куда нужно. «Моя девочка!» — гордо говорил тогда отец. Он еще до школы научил меня читать и писать. Дело было так. Он показал мне свои тетради. Их было много-много, они были маленькие, в красивых разноцветных переплетах, и отец всю жизнь что-то в них писал. «Он каждый день хоть одно-два слова да запишет в свой дневник», — сказала мне мать. Как раз тогда, когда мне самой захотелось завести дневник, он сказал, что эти тетради вообще-то не дневники, а, как выразился какой-то поэт, «сновники». И тогда он научил меня писать, чтобы я тоже могла записывать свои сны. Он купил мне маленький мобильный телефон «Nokia» и сказал: «Можешь записывать сюда. Из этих записей ты многое узнаешь о самой себе, но каждый сон не записывай! Записывай только те, которые повторяются в жизни. То есть сны, которые отражают то, что уже произошло наяву, или сны, которые предшествовали чему-то случившемуся на самом деле».