Зиновий Зиник - Лорд и егерь

«Вы заметили, что один из фазанов упал с неба замертво?» — неожиданно спросила она, не повернув головы.

«Не в этом ли смысл фазаньей охоты?» — хрипло спросил Карваланов.

«Вы забыли, что все ружья были заряжены холостыми зарядами», — поспешил напомнить им доктор Генони.

«Остается предположить, что с этим фазаном тоже случился инфаркт», — не удержался от макабрической остроты Феликс. «Почему вы так уверены, что все ружья были заряжены холостыми патронами?»

«Всем снаряжением занимался Чарли», — сказал доктор Генони без особой убежденности в голосе. «У нас нет никаких оснований ему не доверять. Более того, он ваш, в некотором роде, старший друг. Военный опыт. Прошел три войны».

«Видимо, он пережил слишком много контузий. У него в голове все путается. Не считая катаракты на одном глазу», — сказал Феликс. «Он, например, заявил, что Эдмунд — вовсе не его племянник».

«С чего вдруг?» — спросил Виктор.

«Какое-то там родимое пятно под соском правой груди отсутствует. Или шрам на левом ухе… Обычные приметы. Он этого своего племянника не видел лет двадцать, хотя и жил за углом, как и полагается в этой стране. Я бы этому старому маразматику не доверял», — сказал Феликс.

«Разве Чарли утверждал, что Эдмунд — его племянник?» — спросила Сильва, постепенно увлекаясь детективными гипотезами. Это помогло развеять атмосферу истерии и депрессии среди присутствующих.

«Конечно. Он утверждал, что сын убитого егеря — его племянник. Значит, он имел в виду Эдмунда. Кого еще?» — сказал Феликс.

«Как кого? Нынешнего егеря, который сейчас на профсоюзном конгрессе егерей. В Восточном Берлине», — сказал Карваланов. Все трое неожиданно почувствовали крайнюю заинтересованность в происхождении племянников егеря.

«Его не спросишь. Он возвращается в поместье только через три недели: ежегодный отпуск — профсоюзы», — сказал доктор Генони.

«Но если Эдмунд — не племянник, значит, он — не сын егеря. Кто же он?» — повернулась к доктору Сильва.

«Я знаю, чего бы тебе хотелось: тебе бы хотелось, чтобы егерь Эдмунд оказался лордом Эдвардом?» — сказал Феликс не без привычной саркастической ухмылки.

«Если Чарли не видел своего племянника двадцать лет, его осведомленность в семейных делах брата вообще кажется сомнительной», — сказал Карваланов, подкованный в логических казусах за годы изощренных допросов. «Может быть, Эдмунд — еще один сын своего отца, егеря, брата Чарли, тот сын, о котором Чарли вообще не подозревал, — от другой, может быть, жены?»

«А этот профсоюзный егерь — племянник Чарли, но сын не убитого егеря, а еще одного брата Чарли. Он же все время говорил не про конкретного сына своего конкретного брата-егеря, а про племянника вообще». Доктор Генони был готов принять любое объяснение, разрешающее эту безнадежную путаницу.

«У меня голова идет кругом», — сказала Сильва.

«Интересная, однако, гипотеза — насчет Эдварда, выдающего себя за Эдмунда», — потер подбородок доктор Генони. «Собственно, у Эдмунда — не столько паранойя, сколько шизофрения, то есть раздвоение личности. Это не значит, что в своей второй ипостаси он не способен, скажем, писать деловые письма и давать руководящие указания, заниматься благотворительностью и разъезжать по всему миру. Вполне возможно. Вполне возможно, что речь идет о весьма любопытном случае диссимуляции».

«Чья диссимуляция и с какой целью?» — спросила Сильва. Она оторвала взгляд от окна, где солнце подмигивало ей сквозь бегущие облака.

«Эдварда как Эдмунда», — ответил доктор Генони. Он стоял посреди комнаты, руки в карманах, нижняя губа оттопырена в гримасе раздумья. «Диссимуляция, повторяю, есть попытка скрыть свое истинное заболевание, выдавая себя за жертву иного, психологически более приемлемого недуга — например, избавляющего от чувства вины и стыда. Больной знает, что мы знаем о его безумии, и пытается убедить нас в его собственной версии заболевания. Если он действительно сын лорда, ему кажется более приемлемым изображать из себя сына егеря, вообразившего себя сыном лорда, чем признать, что он в действительности — сын лорда, вообразивший себя сыном егеря».

«По каким же таким причинам душевнобольному лорду душевно спокойней воображать себя душевнобольным егерем?» — спросил Виктор.

«Попытаюсь разъяснить. Что, если егерь был убит во время фазаньей охоты лордом из-за того, что у лорда под ногами путался не сын егеря, а маленький сын лорда? В таком случае, это был трагический инцидент не отцеубийства, а самого что ни на есть банального убийства, когда аристократ-мальчишка оказался причиной убийства егеря, человека низших классов. Собственно, это, пожалуй, единственное объяснение, почему егерь вдруг, вопреки всем правилам, шагнул в опасную зону, где могут задеть шальным выстрелом: он увидел то, чего никто не видел, — ползающего под ногами сына лорда, и решил его оттуда извлечь». Генони по-профессорски устало и глубокомысленно потер переносицу: «Если наш главный герой — лорд, а не егерь, значит, он, наш лорд, готов взять на себя грех отцеубийства, подать дело так, что, мол, низшие классы сами себя убивают — только бы исключить свой аристократический класс из этой темной истории».