Елена Черникова - Вишнёвый луч

Впрочем, и она возится с памятью о Давиде. Ведь нельзя же назвать Давидом то, во что он теперь превратился. Биомасса, нашпигованная страстями, абсолютная греховность, гиперплоть. Это страшно, как потный робот. Когда роботы были железными, было не так страшно, а сейчас, когда они такие же, как все земляне, и у них есть даже расовые отличия, я сама видела, - теперь очень неудобно. А нам с бабушкой втройне неудобно, поскольку Давид не робот, а бабушкино изделие, а она - душа, и всё делает скрупулёзно, педантично и ответственно, поскольку бессмертна. Опять логично, правда? Правда.

С того дня, как мы пошли в бассейн впервые, мы отказались от людей. Мы нашли безболезненную гармонию - в плавании. Бабушка даже Дали мне цитировала.

Дали не только рисовал и чудил. Он ещё и сочинительствовал, особенно когда отстаивал свою живописную технику. Например, так он выразился 8 августа 1953 года: "Вот вам доказательство, что техника живописи у меня на правильном пути, ведь я даже в состоянии плавать, а для философа плавать всё равно что убить своего сына".* О как.

А в сентябре того же года родился Пётр. Конечно, Дали в этом деле не замешан.

_________________________________________

*"Дневник одного гения". Пер. О. Захаровой.

_________________________________________

Проплывая мимо меня, бабушка шепнула:

- А ещё Дали часто говорил о своей любви к слоновьим черепам. Вишь, и не русский, а понимал в черепах. Может, жена русская навеяла.

Когда бабушка шепчет, она ведь не обо мне думает, ясное дело, она всё это о своём о девичьем. Я нафыркала на неё:

- Это народное средство от лихорадки. Хорошо помогает положенный в изголовье лошадиный череп. Ясно?

- Где слоны и где лошади! - язвительно ответствовала бабушка. - Ты зоологию полистай, а потом семиотику. Может, поможет от любви.

Неумеренность любви, преувеличенная ёмкость души, - не знаю что ещё сказать о причинах боли, настигающей меня, как смерч, всегда, когда дело доходит до людей.

Дали любит слоновьи черепа. Лихорадочные больные нуждаются в лошадиных. Я охотно положила бы в изголовье Петров череп, но я не Гамлет, я не мщу, у нас вообще кругом сплошная Россия, то есть мы храним веру и ненавидим грех, и сторожим Вселенную, нам так Бог велел. Я людей люблю.

Я их люблю безумно, и всех вижу Божьими. А они себя редко видят; как сговорились. Я им: вот я, вся обрадованная, зарадовавшаяся вдрызг, обалдевшая от вашего великолепного многообразия, милые мои братья. А как с вами весело и любо, вы разговариваете словами, вы мне семиотически приятны!

А люди берут палки, ножи, грубые и скучные слова, отказываются признавать свою божественную родину и природу, верят в себя и молятся траве. Японские садоводы засылают к нам на Алтай дизайнеров для сбора валунов - украшать сады в соответствии с ландшафтной архитектурой и традицией. С ума сойти. На японской траве лежат алтайские валуны, по сто тысяч долларов каждый: тут и маленький принц воскликнул бы "какая красота!" и мигом улетел бы на свою планету без помощи змеи.

Ну и пусть я люблю всех, и пусть. Мне этого никто не заказывал, посему я свободна в выборе жанра и объёма любви. Говорят же некоторые журналисты, объём - это жанр. Иногда и журналисты правы. Я знаю. Плавала.

Так вот. Плывём по бассейновой глади мы с бабушкой. Она молчит и наслаждается. Её почти не видно, растворилась, притихла, будто нет её.

Мне тоже легко, поскольку на это сладкое время она отрывается от меня, придерживая за серебряный жгут, но не тянет, а так, придерживает. Лучшие отношения у нас именно в воде, даже в ванне, утром, когда мысли мои ещё чисты, прозрачны, божественны, как только могут быть божественны человечьи мысли.

Даже лужи достаточно, чтобы я прекрасно пережила утро, но бассейн лучше. Про мою лужу вы уже читали - в главе "Неудобная округлённость Земли".

Я широко плыву, руками работаю и вспоминаю.

Вчера зазвонил телефон, и давно забытая подруга взахлёб рассказала мне, что Пётр уехал в Эстонию с Ириной и - не знаю ли я кто это такая. Я сказала, что знаю и что недавно её звали Оксаной. Следующую будут звать следующим именем, так же не имеющим никакого значения ни для Петра, ни для меня.

Подруга хрюкнула:

- Тебе всё равно? Уже?

- Всегда. Я оказалась от некрофилии.

- Так уж он и умер! Он так прекрасно выглядит! Костюм такой синий! Галстук такой шёлковый! Благородная проседь появилась!

- Где? - усмехаюсь я.

- Ой! - хихикнула подруга. - Выздоравливаешь?

- "Ой". Спать пора, мне ещё вчерашний сон досмотреть надо. Пока.