Маргер Заринь: Календарь капельмейстера Коциня

— Во имя вашего счастья и моего будущего еще раз предлагаю вам: немедленно возвращайтесь домой и просите прощения! Они вас простят, ручаюсь. Мама́ уже простила, она ждет вашего возвращения и тревожится за вас… могу поклясться. Хотя мадам Конрад и лишена каких бы то ни было чистых и возвышенных чувств, она все же мать и материнский инстинкт у нее достаточно силен. Ведь не случайно же она приказала меня высечь, когда я едва не утопил ее маленькую дочурку… Через час или два мама́ прибудет сюда, и в этом я тоже могу поклясться. Семейная жизнь господина Конрада войдет в мирную колею, все сплетни забудутся, и Юлишка выйдет замуж за секретаря министра. Да, Не ешь Не пей способен стать Нечестивцем, тут ваша мамочка по-своему права. Не ешь Не пей в этом не виноват. Виноват этот непостижимый мир. Бог его таким создал. Для вас бедность — это шутка с зачерствелым постным кренделем, для меня это дилемма: достигнуть цели всей моей жизни или отступиться? На какой-то миг я вообразил, что можно объединить любовь со служением искусству, но это была лишь мимолетная слабость. Я поклялся: любить только музыку, ее одну, и сдержу свою клятву. Еще Фредерик Ламонд сказал: «Для великого художника жена все равно что хомут на шее. Рано или поздно она потянет его ко дну».

— Господин Мессарж! — в страхе воскликнула Юлишка. — Говорите, пожалуйста, проще и короче. Что мне теперь делать?

— Я же сказал: торопитесь к мама́ и просите прощения. Нет ничего проще возвращения блудного дитяти.

Юлишка поднялась, медленно подошла к Марису, обняла его за плечи и, будто не доверяя, долго смотрела ему в глаза. И сказала:

— Если вы действительно так думаете, пусть будет на то воля божья!.. Я поступаю, как вам угодно.

— Не мне, а нам обоим так будет лучше, Юлишка.

— Может быть… И поцелуйте меня на прощание, Конни… Я начинаю мерзнуть…

Марис по-отечески поцеловал ее в губы, но Юлишка не отпускала — покрывая его лицо поцелуями, она захныкала, бедная… Не отпускала его и всхлипывала, всхлипывала.

— Хватит! — сказал Марис (длинная сцена начала его раздражать). — Возьмите же себя в руки! Или вы думаете, мне легко?

Юлишка все всхлипывала.

— Сыграйте, пожалуйста… последний раз, но только, пожалуйста, мне одной, — сказала она, присев на подоконник и утирая слезы вязаными занавесками. — Потом я пойду…

Марис неохотно сел за инструмент и, поворошив ноты, открыл «Сон любви» Листа…

(Что еще он мог сыграть для Юлишки? Она же ничего не смыслит в искусстве. Даже контрапункт для нее скучен.) Звуки холодными дождевыми каплями падали на водную гладь. Но вдруг он пришел в ярость. (К дьяволу сентиментальный Liebestraum!) Он начал импровизировать на эту чувственную тему. Почему-то вспомнились затверженные по наущению Атиса Сизелена слова:

вот он, лейтмотив его будущего. Марис модулировал на си бемоль минор, сила и драматизм нарастали:

Ревела буря, гремел гром. Одинокий демон — Не ешь Не пей, выставив кулаки, шел наперекор стихии. На басах грохотало неумолимое — dies irae, dies illa… (Идею Райниса Не ешь Не пей обнажил до цинизма.)

Теперь очередь за торжеством, триумфом, кульминацией. Но Марис не закончил импровизацию. В хорошо задуманный финал вторгся неприятный диссонанс. Какая-то тонкая струнка надломилась под ударами его пальцев и лопнула с пронзительным звуком, словно наткнувшись на пилу. Ожидая, пока погаснет вибрация, Марис оглянулся. Юлишки в комнате уже не было. Пока он импровизировал, она тихонько приоткрыла дверь и ушла. Слава богу! Хорошо, что так… Поняла все-таки…

Марис встал, подошел к окну и посмотрел на облака. У колодца с котомкой в руке стоял отец. Да-да, ведь время полдничать, сейчас мы…

В этот момент со стороны поля, из-за яблоневого сада, раздался выстрел. Марис выбежал во двор. Отец, не отходя от колодца, показывал пальцем туда, где стояла банька и примыкало к саду ржаное поле Раценов. Приставив ладонь козырьком ко лбу, Марис долго смотрел на колышущуюся в золотистом тумане ниву, но ничего подозрительного так и не заметил… Лишь черные птицы, кажется — галки, встревоженно метались и кричали на лету. Но вот и они улетели прочь. Настала тишина.

…а над рожью клубился туман…

Перевод Зигфрида Тренко.

Unersetzbar Karte — документ о незаменимости, бронь.