Я собиралась добраться до Музея Баллока пешком, но из приема, оказанного мне на такой довольно безобидной, знакомой дороге, как Грейт-Расселл-стрит, стало ясно, что я не смогу одна пройти через Сохо до Пикадилли. Я озиралась в поисках кеба, но их либо не было, либо они не останавливались, когда я поднимала руку.
Я подумывала обратиться за помощью к какому-нибудь мужчине, но все они так пристально смотрели на меня, что это меня отпугивало. Наконец я остановила мальчишку, бежавшего позади лошадей, чтобы подбирать навоз, и посулила ему пенни, если он найдет мне кеб. Однако ждать его оказалось едва ли не хуже, чем идти, потому что, стоя на месте, я привлекала еще большее внимание. Один мужчина спросил, не заблудилась ли я, другой предложил мне разделить с ним экипаж. Возможно, оба искренне желали мне помочь, но к тому времени мне уже казалось, что все они задумали недоброе. Никогда мне не было так ненавистно то обстоятельство, что я была женщиной, но и мужчины в тот миг вызывали у меня откровенную неприязнь.
Когда мальчишка вернулся наконец вместе с кебом, я испытала такое облегчение, что дала ему два пенни. Внутри было душно, темно, тихо и пусто; я откинулась и закрыла глаза. Теперь у меня и вправду разболелась голова.
Из-за того что я поздно решилась выйти, а также из-за задержки, вызванной поисками кеба, аукцион, когда я добралась до Музея Баллока, был уже в разгаре. Зал был набит битком: все места оказались заняты, да и сзади люди стояли в два ряда. Теперь я извлекала выгоду из своего пола: ни один мужчина не станет сидеть, оставив леди стоять. Мне предложили несколько стульев, и я села на тот, что был в последнем ряду. Мужчина, рядом с которым я села, вежливо кивнул мне, подтверждая наш общий интерес к науке. Хотя на этот раз я была одна, а не в сопровождении брата, прежней подозрительности я не ощущала, потому что все были сосредоточены на той части зала, где велись торги.
На подиуме стоял мистер Баллок, коренастый человек с толстой шеей. Он виртуозно исполнял роль аукционера, растягивая слова и сопровождая их напыщенными театральным и жестами. Ему удавалось поддерживать возбуждение у публики, даже когда на продажу выставлялся целый ряд довольно однообразных пентакринитов. Я не удивилась, когда увидела, как много их перечислено в каталоге, потому что помнила: полковник Бёрч к ним неравнодушен. Должно быть, он действительно погряз в долгах, если решил расстаться с ними, равно как с ихтиозавром.
— Вы думаете, последний экземпляр был хорош? — возглашал мистер Баллок, поднимая над головой очередной пентакринит. — Что ж, тогда взгляните на эту красоту. Видите? Нигде ни трещинки, ни щербинки, идеальная форма во всем совершенстве. Кто сможет устоять перед этими чарами? Только не я, леди и джентльмены, только не я. В самом деле, сейчас я сделаю нечто в высшей степени необычное и сам предложу цену первым — две гинеи. Ибо что такое две гинеи, если я смогу подарить своей жене такой чудесный образец природной красоты? Лишит ли меня кто-нибудь моего приобретения? Что? Вы готовы так поступить, сэр? Как вы смеете! Это обойдется вам в два фунта десять шиллингов, сэр. Так? А вы предлагаете три фунта, сэр? Да будет так. Я не могу так биться за это чудо, как эти джентльмены. Я могу лишь надеяться, что моя жена простит меня. По крайней мере, мы знаем, что торг совершается ради достойной цели. Давайте не забывать, ради чего мы здесь собрались.
Его подход к ведению аукциона был необычен — я привыкла к более спокойному, сдержанному тону аукционеров, распродававших имущество из домов в Лайме. Но они выставляли на торги китайские тарелки и столы красного дерева, а не кости древних животных. Возможно, здесь требовался другой стиль. И этот стиль действовал: мистер Баллок продал каждый пентакринит, каждый акулий зуб и каждый аммонит за большую, чем я ожидала, цену. В самом деле, участники аукциона были удивительно щедры, особенно когда начали продаваться части ихтиозавров: челюсти, ребра, позвонки. Именно тогда к торгам присоединились те, с кем я была знакома. Преподобный Конибер купил четыре больших спинных позвонка. Чарльз Кониг прибрел нижнюю челюсть для Британского музея. Уильям Бакленд купил череп ихтиозавра для коллекции барона Кювье в Музее естественной истории в Париже, а также бедренную кость. И цены были очень высоки — две гинеи, пять гиней, десять фунтов.
Мистер Баллок еще дважды обращал внимание присутствовавших на достойную цель аукциона, заставляя меня ерзать на стуле. Меня приводило в ярость то, что выручка, идущая в карман полковника Бёрча, именовалась «достойным делом», и глубокое уважение, выказываемое ему со стороны публики, пробудило во мне желание поскорее оттуда убраться. Однако если бы я встала и начала протискиваться через толпу мужчин, стоявших позади меня, то привлекла бы к себе всеобщее внимание, так что я продолжала сидеть на своем стуле и кипеть от злости.
Читать дальше