Трейси Шевалье - Прелестные создания

— Джо сегодня получил работу на мельнице. А Мэри внизу.

— Вы видели тот череп, что они принесли вчера со взморья? — не удержалась я от вопроса. — Крайне необычная вещь.

— Не было времени.

Молли достала из корзины кочан капусты и принялась с яростью его шинковать. Главной ее чертой были руки, хотя совсем не такие, как у Маргарет с ее легкомысленными жестами. Руки Молли были заняты работой: что-то помешивали, вытирали, отчищали.

— Но он же здесь, внизу, — настаивала я, — и очень даже стоит того, чтобы на него взглянуть. Вы можете это сделать прямо сейчас, а я присмотрю за супом и за ребенком, пока вы ходите.

— Это вы-то присмотрите за ребенком? Хотелось бы мне такое увидеть, — фыркнула Молли Эннинг. Ее смешок заставил меня покраснеть.

— За этого крокодила они, как только его отчистят, получат очень хорошую плату. — Я заговорила о черепе в том единственном ключе, который, я знала, мог ее заинтересовать.

И в самом деле, Молли Эннинг подняла наконец взгляд, но ответить не успела — по лестнице, топоча башмаками, поднялась Мэри.

— Вы пришли, чтобы увидеть крока, мисс Филпот?

— И тебя тоже, Мэри.

— Тогда пойдемте вниз, мэм.

На протяжении тех лет, что мы прожили в Лайме, я много раз бывала в мастерской Эннингов: чтобы заказать Ричарду Эннингу очередной шкафчик или чтобы отдать Мэри какие-то экземпляры на чистку или забрать их, хотя чаще она сама приходила ко мне. Пока Ричард Эннинг изготовлял шкафы, это помещение являло собой поле битвы между стихиями, представлявшими две стороны его жизни, — деревом, которым он зарабатывал на пропитание, и камнем, в котором удовлетворял свой интерес к природному миру. В одной стороне комнаты у стены все еще громоздились штабеля древесины, тщательно обработанные рубанком, а также фанерных полос меньшего размера. На полу, засыпанном древесной стружкой, там и сям стояли банки со старым лаком и лежали разные инструменты. За месяцы, прошедшие после смерти Ричарда Эннинга, в этой части мастерской мало что изменилось, хотя я подозревала, что Эннинги продали часть досок, чтобы купить еду, и вскоре продадут все остальное, включая инструменты.

В другой стороне комнаты находились длинные полки, заваленные скальными обломками, которые заточали в себе экземпляры, еще не высвобожденные молотком Мэри. Кроме того, на полках и на полу, вне какого-либо порядка, который я могла бы различить в тусклом освещении, стояли разномастные клети с обломками белемнитов и аммонитов, камней со следами от рыбьей чешуи и многих других образчиков недоделанных или низкокачественных окаменелостей, которые никогда не будут проданы.

По всему помещению лежал покров тончайшей пыли. Раскрошенный известняк и сланец образуют липкую глинистую взвесь, а та, высыхая, становится вездесущей пылью, почти такой же мягкой и мелкой, как тальк, скрипящей под ногами и сушащей кожу. Эту пыль я прекрасно знала, равно как и Бесси, которая горько жаловалась на то, что ей приходится прибирать за мной, когда я приношу домой экземпляры, найденные в утесах.

Я содрогалась отчасти от холода подвала, в котором не горело огня, отчасти из-за того, что меня расстраивал царивший в комнате беспорядок. Отправляясь на взморье для пополнения своей коллекции, я приучила себя к дисциплине и не подбирала каждый найденный мною окаменевший обломок, но искала целые экземпляры. И Бесси, и мои сестры восстали бы против меня, если бы мне пришло в голову тащить в дом все, что ни попадя. Коттедж Морли был нашим убежищем от грубого внешнего мира. Чтобы окаменелостям вообще дозволялось в него попасть, их необходимо было приручить — отчистить, каталогизировать, снабдить этикеткой и поместить в застекленный шкаф, в котором их можно было бы рассматривать безопасно, без какой-либо угрозы нашей повседневной жизни. Хаос в мастерской Эннингов был для меня указанием на нечто худшее, чем дурное ведение домашнего хозяйства. Здесь присутствовали неразбериха и неумение отличать важный образчик от ненужной и бесполезной находки. Я знала, что Ричард Эннинг был бунтовщиком, что даже годы спустя все еще ходили поразительные слухи о возглавленном им бунте против завышенных цен на хлеб. В их семье все были нонконформистами, что, пожалуй, довольно обычно для Лайма, который благодаря своей изолированности представлялся неким пристанищем для независимых христиан. Какой-либо неприязни к нонконформистам я не испытывала. Но все же задумывалась, не сможет ли Мэри теперь, когда ее отца не стало, некоторым образом выгадать, привнеся в свою жизнь определенный порядок — если не духовный, то хотя бы материальный.