Елена Холмогорова - Чтение с листа

Он представил себе выходные, которые придется проводить дома, перемену всего уклада жизни и понял, что не готов. Не готов – и всё тут. Рядом сидела сероглазая ровесница, он мог протянуть руку, обнять, пригласить за город… А уж потом вернуться домой и наврать про срочный вызов…

Самолет пошел на снижение. Вета вдруг сказала:

– А вот знаете, когда еще было очень страшно. Со мной в институте учился мальчик, слепой от рождения. Читал пальцами, по азбуке Брайля. И вот поехали мы как-то на экскурсию в Загорск. И он с нами. Подошел к собору, гладит его рукой и громко так говорит, как бы ко всем нам обращаясь: «Смотрите, какая красота!»

«А она еще и умная!»

В иллюминаторе уже можно было разглядеть голые подмосковные леса, квадратики распаханных полей, ленты шоссе, точки машин.

Цыганки поправляли съехавшие платки, рылись в потертых сумках, шикали на детей.

Ему еще надо ждать багаж, а у Веты была только сумка.

– Вы врач, вам не привыкать спасать. Спасибо. Мне, правда, было очень страшно. Желаю вашей жене полного выздоровления. До свидания!

Теперь по-настоящему страшно было уже ему самому.

Она ела прямо со сковородки. Три раза в день. Жаренную на постном масле картошку. Пролежавшие почти месяц в посылочном ящике под столом картофелины сморщились, никак не хотели уступать ножу, а очищенные слегка проминались, как плохо надутые мячики.

Яблок и впрямь была прорва. Они валялись на земле, темнея подгнившими бочками и устилая, как ковром, аккуратно, разве что не циркулем прочерченные границы. Муж, равнодушный ко всему прочему – цветам, грядкам – болезненно любил свои яблони: белил по весне, окапывал, удобрял, а осенью, в урожайные годы раздавал всем вокруг полные пакеты, и до следующего лета не надоедало ему пить чай с яблочным джемом. Вете казалось, что, когда начальник вынес приговор: «На объект!», у мужа только одно и мелькнуло в мозгу: «Яблоки!»

Участок, еще в шестидесятые годы полученный Ветиными родителями, он не любил. Нехотя, по обязанности приезжал на выходные, неловко помогал тестю. «Не повезло мне, – говорил тот, – не золотые руки зять попался – анодированные», норовил в воскресенье уехать пораньше, мол, к вечеру электричка битком набита. Когда родители один за другим умерли, посадил яблони, напихав по совету бывалых садоводов под корни гвоздей и прочих железок, стал бывать на даче чаще, многому научился, почувствовал себя хозяином.

Пока Павлик был маленьким, жил там все лето с бабушкой, они приезжали – руки, оттянутые сумками – продуктов не достать – сын загорелый, веселый бежал им навстречу, и это был самый счастливый момент, наверное, вообще в ее жизни.

В их небольшом садовом товариществе все друг друга знали, все были на виду в переносном, да и в прямом смысле – жизнь просвечивала сквозь сетку рабицу и невысокий штакетник.

Вета уже успела рассказать, что Мишу услали на десять дней в командировку – сдается какой-то важный объект и туда кинули дополнительные силы. А время собирать урожай и закрывать дом на зиму, в воскресенье приедет приятель мужа – увезет.

Она сортировала яблоки, закапывая гнилые в яму, как было велено, монотонное занятие и непривычное одиночество были не-ожиданно сладостны. Ей все нравилось: желтеющие березы, сыроватый воздух, расцветшие астры, соседский котенок, укативший у нее из-под руки белый налив, обычно раздражавшие голоса – слов не разобрать, а главное – свобода. Как будто эти дни были подарены ей сверх отпущенных и не шли в общий счет.

Мама всегда возмущалась: «У тебя что, мужика нет?!» Конечно, он не оставлял ей тяжелой работы, но все, что по силам, Вета привыкла делать сама. Было легко – муж рядом, всегда за спиной. А теперь ее сковал страх, боязнь ошибиться, пусть в незначащей мелочи, словно отцепили страховочный трос. Как будто придет проверка и, как адмирал, инспектирующий корабль, кто-то станет белоснежным носовым платком проходиться по завернутым на зиму в газету кастрюлям и упакованным в пленку матрасам. Она протопила печку, как делала сотни раз. Но никогда при муже не посмели бы выпрыгнуть на железный лист мерцающие краснотой угольки…

И все равно Вете было хорошо оттого, что можно помолчать, можно кое-как застилать постель, позволить себе есть стоя, прямо около плитки, обжигающую картошку, подцепляя со сковородки самые поджаристые ломтики.

Известно, нет ничего страшнее одиночества, но как оно, оказывается, иногда нужно, если знать, что послезавтра снова обступят тебя привычные заботы и голоса…