Елена Холмогорова - Чтение с листа

– Простите, что вмешался, но я вижу, что вам не справиться. – Он наслаждался ролью спасителя, женщина оказалась молодой, симпатичной и смертельно напуганной. – Они тут уже три часа, целый табор, наверное, – вон что натворили. Я спросил в кассе – с паспортами и билетами – не выгонишь.

Вета перевела дух:

– Спасибо, я и не знала, куда бежать, только сумку к себе прижала, чтобы не вырвали. Ничего себе история. Они, что же, в Москву летят?

– Да, другого самолета сегодня нет, так что мы проведем три часа в хорошей компании.

Хрипящие звуки, только отдаленно напоминающие человеческую речь и едва слышные за веселым многоголосьем, оказались приглашением на посадку. Вета села у окна, а от прохода ее отгородил все тот же спаситель.

«Вот тебе и приключение: он, она и табор цыган». Он впервые за эти дни повеселел: выкрашенные унылой грязно-бурой краской стены, неповторимый запах больничной столовой, мерное постукивание костылей по линолеуму, пижамы, халаты, прокуренные лестничные площадки, объявление «Лифт поднимает только бедренников», вонючий сортир в конце коридора, тесные палаты, древние кровати с продавленной панцирной сеткой… И это – прибежище самой передовой медицинской технологии! Правда, рядом для профессора Илизарова строится новый корпус, но когда это будет. Да еще поди доберись, больница на краю города: автобус два раза в час без всякого, разумеется, расписания.

Самолет болтало, шум стоял невообразимый. В очередной воздушной яме пожилая цыганка, видимо, какое-то таборное начальство, сдернула с головы платок и запричитала. Тут же к ней присоединились другие. Стюардесса металась по салону, требуя пристегнуть ремни, пилот в динамик тщетно кричал про «зону турбулентности», казалось, в маленький «Як-40» вместились не два десятка, а сотни дикарей. Закладывало уши от детского плача, воя и от уханья металлической коробчонки в завихряющийся поток.

Вета в своей жизни летала немного, но никогда не боялась, а тут стало жутко. Сок в пластиковом стаканчике не просто болтался, закручивался в воронку. Она вцепилась в поручни и закрыла глаза. Теперь и голова стала кружиться.

«Не в моих правилах приставать, однако соседка-то моя еле жива», – подумал он и тронул Вету за рукав.

– Простите, но я врач и вижу, что вам нехорошо. Откройте глаза и давайте поговорим о чем-нибудь.

Вету вдруг рассмешило это «поговорим о чем-нибудь». О чем? О том, что дома ее ждет «настоящий борщ», что она писала дипломную работу о писательском ремесле по «Золотой розе» Паустовского, сама рассказики сочиняла, а работает секретаршей, или, может быть, о том, что любила один раз в жизни в двенадцать лет?.. Классика: все рассказать о себе попутчику в поезде, а вот про самолет – это уже современный вариант. О чем?

– Вам когда-нибудь было страшно? – спросила она о том, что сейчас было на поверхности сознания.

Да, ему было страшно. Много раз. Последний раз было страшно три дня назад, когда он увидел закованную в металлический аппарат ногу жены, а потом в ординаторской услышал: «Коллега, поймите, хромать она все равно будет, да и пожизненной гарантии мы не даем». Спрашивать, сможет ли она танцевать, было смешно, одна скользкая ступенька похоронила участие в соревнованиях и новое платье, и новый рисунок квикстепа. И, похоже, надо просить больше дежурств в больнице – работу в Доме пионеров ей тоже придется оставить, и своих любимых учеников, и концерты… Ладно, лишь бы ходила.

Он сам не заметил, что все это говорил вслух.

Вета сразу же устыдилась своих переживаний. Слов сочувствия не находилось. Она помолчала, потом невпопад сказала:

– Да, нога – беда. Я три года назад руку ломала в локте – вот тут, – она долго тыкала в рукав, дожидаясь, пока он сфокусирует взгляд, – и то беспомощной была, страшно вспомнить.

Сок в стаканчике прекратил бешеный танец и теперь лишь слегка подрагивал. Стало намного тише, только младенец продолжал заходиться в надрывном крике.

– А мне страшней всего было, когда загорелась соседняя дача, – продолжала Вета. – Мама обезумела, кидала в простыни какие-то вещи, без смысла, что попадалось под руку, связывала в узлы и вытаскивала на улицу. И слышу, как сейчас, как крыша с треском провалилась.

Сосед покачал головой:

– Да, детские воспоминания самые острые. А на вашу дачу огонь не перекинулся?

– Нет, слава богу.

Они замолчали. «О чем-нибудь» поговорить не получалось. Но опять стало страшно. «Больше никогда не буду летать», – вдруг решительно подумала она.