Майкл Фрейн - Одержимый

Думаю, что никогда в жизни со мной не происходило ничего хуже. И уж с нами точно не происходило ничего хуже. Я даже не знаю, как начать ей все это объяснять. Я сам до сих пор еще не осознал масштаб и внезапность катастрофы, которая привела к полному изменению мира вокруг меня.

Наверное, я мог бы начать вот с чего: я мог бы сказать ей, что в конечном итоге сдержал свое слово. Что я не нашел объективных доказательств своей правоты и, следовательно, не привел в действие свой план. Или я мог бы исключить из своего признания слово «следовательно». Но я и вправду не осуществил свой план! И это очень важно. По крайней мере не осуществил его до конца. Я мог бы честно признаться ей, что от пятнадцати тысяч фунтов ссуды и от шести тысяч фунтов, занятых у нее, у меня осталось три тысячи сто пятьдесят фунтов в пластиковом пакете. Что я обязательно расплачусь и с ней, и с банком, пока не знаю как, но что-нибудь придумаю, даже если мне придется работать в ночную смену на местной бензоколонке. Что я полностью посвящу остаток жизни исполнению этого обещания. Как полностью себя посвятил своему предыдущему предприятию.

Я мог бы сказать ей, что по крайней мере мне больше никогда не придется принимать участия в сомнительных сделках, способствовать уклонению от налогов, перепродавать краденое или участвовать в тайных встречах, вроде той, свидетельницей которой она оказалась.

Я мог бы сказать ей, насколько нелепа ее интерпретация ситуации с Лорой и как мне это обидно.

Я мог бы сказать ей, что преуспел в своем мошенничестве, преуспел настолько, что Тони даже в голову не пришло, что меня прежде всего интересовали другие три картины. Я уподобился нидерландским правителям, посадившим своего человека на испанский престол. Я перехитрил всех, включая самого себя.

Я мог бы сказать ей, что именно ее слова, оброненные в разговоре с Тони, к счастью или к несчастью, погубили в конечном итоге все дело. Что именно она разрушила построенную мной Вавилонскую башню, мимоходом упомянув Джона Куисса.

Я мог бы указать ей, что в результате наших совместных усилий картина по крайней мере попадет в руки уважаемого искусствоведа и будет достойно пристроена.

Я мог бы сказать ей, как горько мне было от ее предательства.

Я мог бы сказать ей, что опустился на самое дно, и обратно наверх путь мне заказан.

Я мог бы сказать ей, что втайне чувствую облегчение, потому что мне не выпала та ужасная ноша, которую мне пришлось бы на себя взвалить, если бы мой план удался.

Но я ничего ей не говорю. Я сижу на своем конце стола и тупо рассматриваю пластиковый пакет из супермаркета «Сейнсбери». Она сидит у противоположного конца стола и держит в руке приготовленную для Тильды бутылочку. В конечном итоге она заговаривает первой. Конечно. Снова она.

— Мартин, — тихо говорит она, — я люблю тебя, и мне кажется, что, по-своему, ты тоже меня любишь. И поэтому я хочу тебя кое о чем попросить. Сделай это ради меня или даже ради нас обоих. И ради Тильды тоже, потому что я знаю, что ее ты точно любишь.

Я жду, склонив голову и не двигаясь.

— Пожалуйста, уйди и не возвращайся, пока все это не кончится, — просит она.

Наконец я знаю, что ей ответить. Это очень просто.

— Все кончилось, — говорю я.

Она смотрит на меня. Я продолжаю смотреть на пакет. Я слышу, как наверху начинает ворочаться Тильда.

— Картина что — теперь у тебя? — спрашивает она.

— Картины у меня нет. И не будет. Я проиграл. Ты выиграла. — Я встаю и кладу перед ней пакет: — Здесь осталось немного денег. Я как-нибудь постараюсь достать остальные.

Она печально смотрит на пакет. Она даже никак не отреагировала на новость о том, что я умудрился потерять почти все деньги, так ничего и не добившись.

— Мне очень жаль, — говорит она.

Я не до конца осознаю, что сейчас должно произойти. У меня появляется такое чувство, что я должен ее поцеловать. Я неловко беру ее за руки, давая понять, что ей лучше встать. Она неловко поднимается. Мы неуклюже встаем друг напротив друга. В руке у нее бутылочка для Тильды.

Звонит телефон.

Я делаю недовольное лицо и не двигаюсь с места, готовясь ее поцеловать. Она не двигается с места, ожидая, когда я ее поцелую. Время для нас как бы остановилось, как для той парочки в кустах с бывшей моей картины. Но этот настойчивый звонок, требующий нашего внимания, подобно хныканью ребенка, делает продолжение примирения неуместным. Она оборачивается и смотрит на телефон.

— Не подходи, — говорю я ей.