Может быть, он вовсе не захочет вернуться в магазин. Если отец в последний момент испугался встречи с сыном – то, может быть, и сын может испугаться встречи с незнакомцем, который назовет себя его отцом. Вдруг Ор-тис окажется таким, что будет хлопать его по плечу, орать что-нибудь, плевать на пол... И все-таки Тихон с нетерпением ждал, когда спадет жара.
С улицы донесся странный звук. Тихон прислушался: это было похоже на цоканье копыт. Ему показалось, что все остальные звуки смолкли. Он встал с дивана и подошел к окну. В белом воздухе под окнами медленно проходила белая лошадь. Лицо всадника было скрыто шляпой, но Тихон слышал, что он посвистывал. Цок-цок-цок, выбивал конь. Фью-фью, посвистывал наездник; и вот они скрылись за поворотом.
Тут же запела птица, ей в ответ закричала другая. Где-то хлопнула ставня, а вдалеке раздался протяжный крик. Тихон отошел вглубь комнаты и вытер пот со лба. Наверное, уже можно идти в магазин. Он взглянул на часы, но понял, что забыл перевести стрелки. Он поискал глазами настенные часы, но ничего подобного не было в квартире. Чтобы привести себя в порядок, он засунул голову под холодный душ и кое-как причесался перед грязным зеркалом.
Внутри магазина было еще темнее прежнего. Когда глаза привыкли к полумраку, он увидел, что женщина указывает на кого-то еще. Он взглянул на фигуру во мраке. «Нет! – подумал Тихон. – Нет, не может быть – чтобы это – был мой отец!»
Внук был вором, недостойным ее любви. После того как он убрался, жизнь ее протекала в общем-то счастливо. Сергей Петрович оставил мысли о самоубийстве и поселился с Аполлинарией. Днем они спали прерывистым сном стариков, а по ночам он выходил вместе с ней на дежурство. Она вязала, он читал вслух. Его больше не интересовала религия: теперь он предпочитал книги о путешествиях. Консьержка считала петли. В разговорах они никогда не возвращались к тому событию, которое соединило их. Они не упоминали ни имени Тихона, ни того, что он подсыпал им в чай снотворного, ни кражи. Они знали, что живет он у случайных знакомых, переходя из дома в дом. Чтобы избежать суда, сами выплатили сумму, что он украл, хотя им пришлось продать почти все, что было у консьержки.
Она сохранила только одну фотографию Тихона, заложив ее в книгу. На снимке он был семилетним. Иногда она украдкой раскрывала том и вынимала карточку, держа ее перед собой в вытянутой руке. Сесть, положить фотографию на стол, смотреть на нее долго показалось бы ей предательством по отношению к Сергею Петровичу, да и к самой себе. Высокие скулы и острый нос затмевали в лице ребенка черты матери. Но все-таки Марина проступала в нем, в веснушках, в коротких мочках ушей, круглом подбородке. «Как странно, что те, кого мы кормили и купали, вырастают в незнакомцев», – думала Аполлинария.
Если сухой ветер колол лицо песчинками, она вспоминала, как возила внука на экскурсию в старую крепость. Ему было лет семь или восемь, как на фотографии. Она почти не помнила ни самой крепости, ни того, что говорил экскурсовод. Крепость осаждали кочевники, но она не желала сдаваться. Тогда они забросили через стену тела умерших от болезни, и корабли, покинувшие на следующий день гавань, увезли отсюда с собою чуму, погубившую пол-Европы. Аполлинария совсем забыла бы об этой поездке, если бы не одна вещь: в этот день они с Тихоном обменялись жалостью.
Уже тогда он был скрытным. Когда они сели в автобус, Тихон, в отличие от других детей, не проронил ни слова. Он отвернулся к окну и наблюдал за дорогой. Консьержка предпочла бы, чтобы он кричал иногда, как мальчишка на соседнем сиденье: «Вон – смотри – мотоцикл! А вон – смотри – ослик!» Но Тихон молчал. Через полчаса он повернулся к ней: «Меня тошнит».
Хватаясь за поручень, чтобы не упасть, Аполлинария подошла к водителю: «Пожалуйста, остановите автобус. Моего ребенка тошнит». Шофер смотрел на нее, как будто не веря. Люди часто гадали, кем она приходится Тихону: слишком стара для матери, молода для бабушки, слишком сдержанная, кто ее разберет. Наконец водитель остановился.
Аполлинария вышла вместе с Тихоном и держала за плечи маленькое, скорчившееся тело, пока его рвало. Поднимаясь с колен, он оперся на ее руку. Она поспешно согнала с лица жалость, потому что иначе он немедленно отпрянул бы. Глаза его были усталыми, и только. Он позволил подвести себя к автобусу. Прежде, чем опять отвернуться к окну, он еще несколько секунд смотрел на нее, а она на него. Это был чуть ли не первый раз в жизни, когда они обменялись прямыми взглядами.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу