Мария Рыбакова: Острый нож для мягкого сердца

Узлы на ветке и впрямь напоминали коня с наездником, но Марина не протянула руки, и Ортис, замешкавшись, положил корягу на подоконник. Он решил, что, уходя, сделает вид, что забыл деревяшку, которую на самом деле хотел подарить. Марина не знала, что сказать. Они стояли молча, не глядя друг на друга. На кушетке похрапывала мать. В окно, как слабые пули, все еще били капли дождя.

Марина заметила, что у Ортиса мокрые волосы и плечи. Она должна была бы дать ему полотенце, но не захотела показаться слишком заботливой.

– Меня зовут Хуан, – произнес Ортис.

– Ортис, – утвердительно сказала она. – Тебя зовут Ортис. Меня зовут Марина.

Она протянула руку и пожала его жаркую ладонь. Он кивнул.

– Марина, завтра пойдем искать вместе? Я буду смотреть, а ты говорить. Практика в русском!

Марине показалось, что ему было сложно все это выговорить. Она шепотом согласилась и снова открыла ему дверь.

– До свиданья. До встречи, – пробормотал Ортис и вышел.

Марина защелкнула замок. Она облокотилась на подоконник и стала смотреть, как дождевые струи спускаются по стеклу, как жалко выглядит мокрая трава. Ортис пришел – и разверзлись хляби небесные, думала она. Через двадцать три часа пятьдесят семь минут они с Ортисом пойдут искать коряги.

На следующий день дождь не перестал, но падал скучными крошечными каплями. Зайдя, Ортис спросил:

– Не передумала?

Марина помотала головой и нашла зонтик.

– Сегодня ищу старого деда, который растекается, – сообщил он ей по пути.

Марина заколола волосы новой заколкой. Они прошли по влажным пустынным улицам и вышли на берег моря, такого же серого, как небо, как песок и камни. Ортис обшаривал глазами землю: он знал, что вода выносила на берег ветви и водоросли. Ему приснился сон: он точно знал, чей образ он ищет. Марине очень бы хотелось самой найти растекавшегося деда, чтобы Ортис наконец взглянул на нее. Но, как ни старалась, не могла представить себе ничего похожего.

– А я как тебе снилась? – спросила она, чтобы прервать молчание.

– При свете ночника, – ответил он. У Марины промокли ноги, но ей не хотелось уходить. Внезапно Ортис нагнулся и поднял с земли серую палку. Он засмеялся (совсем по-детски, оказывается, смеялось его широкое рябое лицо). Он протянул корягу Марине. Концы ее извивались, как будто пытались ползти. Тугой сучок посередине выглядел точь-в-точь словно голова старика. Марина улыбнулась, трогая дерево. Потом они оба присели на корточки и окунули ладони в воду. Ортис прошептал: «Спасибо», обращаясь к воде, а не к Марине, и пальцем начертил на песке: Ориноко, Рионегро, Укайяли.

У него была камера-полароид, из которой сразу, после щелчка, выходил снимок. Он отдавал его Марине, зная, что копии сделать уже нельзя. Они гуляли по городу, и Ортис снимал Марину на пленку. У нее сохранилась дюжина фотографий с той прогулки, и на всех на них она была одна. Как жалела она потом, что не догадалась попросить Ортиса остановиться и не взяла у него из рук камеры. Было бы еще лучше, если бы она попросила прохожего взять фотоаппарат, чтобы запечатлеть их вдвоем: Ортиса и Марину рядом, взявшихся за руки. Но она не решилась заговорить об этом, думая, что Ортис не расстанется с камерой, как будто бы та была частью его самого. А он не знал, сможет ли аппарат запечатлеть его в человеческом облике, или же на пленке будут смазанные, расплывающиеся черты, мокрое пятно.

Она забыла, в каком порядке были сделаны снимки. В тот день на ней было красное платье, о существовании которого она давно бы уже забыла, если бы не фотографии. Коричневый двухэтажный дом, сколоченный из досок, который тогда стоял на пересечении улиц Приморской и Первой, тоже уже исчез с лица земли. Его долго собирались снести, и много лет, после того, как дом был разрушен, на его месте оставалась груда мусора с обрывками обоев. Но он все еще стоит на снимке, хотя и покосившийся, а перед ним – семнадцатилетняя девушка в красном платье. Она тоже исчезнет.

Марина пыталась вспомнить, что говорил ей Ортис перед тем, как щелкнуть камерой. Может быть, он молчал. Хотя память способна все исказить, все переставить местами, на этот раз она не обманывала Марину. Они долго шли молча по улице, Ортис увидел коричневый дом, который сиротливо смотрелся на фоне пятиэтажек, и попросил Марину остановиться. Он поднес камеру к глазу и медлил, искал фокус. Как это, думал он, ее тело всегда остается самим собой? Вот его границы: макушка, кончики пальцев. Тело в единственном экземпляре; тело, равное себе; не убегающее от устья; не вливающееся в море; тело, способное умереть.