Мария Рыбакова - Острый нож для мягкого сердца

Когда кончились мультфильмы, она выключила телевизор. Ребенок не протестовал, но молча сидел, переводя взгляд со стола на шкаф, со шкафа на тумбу. Она спросила, хочет ли он есть, и он кивнул.

– Что ты любишь? Он пожал плечами.

Тихон съел все без остатка, аккуратно работая вилкой. Потом он сказал «спасибо», отодвинул от себя тарелку, но не вставал из-за стола, дожидаясь ее разрешения. На следующий день она снова попыталась узнать, что он любит есть, но не добилась ответа. Похоже, у него не было предпочтений.

Вечером она пододвинула стул к его постели, чтобы рассказать сказку. Ей самой было странно, что она все еще помнит сказки, которые рассказывала дочери. Тихон слушал. Иногда она замечала в углах его губ легкую улыбку. В ней было что-то снисходительное. Он ни разу не перебил ее, а когда понял, что сказка подошла к концу, поблагодарил так же вежливо, как после ужина. Больше он ничего не просил рассказать, а пожелал ей спокойной ночи и тут же, казалось, заснул.

Она уходила на дежурство и возвращалась на рассвете. Утром она иногда просыпалась оттого, что ребенок включал телевизор. Она вставала и уговаривала его поспать подольше. Он ложился обратно в кровать и часами лежал тихо и неподвижно.

Ей снилось иногда, что чужой человек зашел с улицы и поселился у нее в доме. Он живет у нее под боком, не думая съезжать, но никак не становится ближе, оставаясь незнакомцем, чужаком. Она просыпалась, чувствуя себя виноватой, и шла посмотреть на Тихона. Его веки дрожали.

Он жил украдкой. Сначала он ждал, что отец заберет его, но тот не появлялся. «Когда-нибудь все это кончится, – думал Тихон, – просто надо набраться терпения. Нужно лежать в постели, дожидаясь полудня, съедать все на тарелке, говорить спасибо, слушать, когда с ним разговаривают. Все это кончится; а что начнется?» Распахнув окно, он смотрел на траву во дворе и пытался мысленно считать шаги от подоконника до забора, от угла до калитки.

Надзиратели прозвали его «голубятник», потому что он любил кормить птиц. Все окно было в белом помете. Он отдавал птицам почти половину своей пайки и смотрел, как они расхаживают по карнизу, курлыкая и задирая хвосты. Трогая лицо, он чувствовал, что оброс бородой. Марина: в этих звуках «а» – объятие; «и» – улыбка. Наяву черты ее рассыпались. Во сне она являлась иногда измененной до безобразия, со шрамами на щеках, с тяжелыми надбровными дугами. Узнавая, он кидался к ногам.

Он представлял себе, что она выжила, и однажды его поведут по тюремному коридору, похожем на нору, – и жена будет ждать его в конце и улыбаться. Тогда он запомнит каждую ее черту, и его память насытится до следующей встречи. Или она скажет: «Ты знаешь, я больше не приду», и опустит взгляд на мысок ботинка. Он не отпустит ее, уверяя в своей любви, расцарапает себе грудь ногтями. Тогда она пообещает, что вернется. Может быть, она заболеет и придет бледная, с расширенными от болезни глазами. Представляя себе, что она жива, Ортис протягивал к ней руки, как будто его невинности хватило бы на двоих. Или он представлял себе, что она умерла, но его вины в этом не было, и мысль о ее смерти приносила ему странное облегчение.

Он закрывал глаза, прислушиваясь к реву внутри себя. Перед ним вставали комнаты с низкими потолками и чашками на полках, с коврами, где упавший окурок выжег дырку. С вытертыми креслами, с лампой под абажуром. Или ему виделись залы с высокими сводами и люстрами, с лестницами, которые уводили в другие комнаты. Начищенный до блеска паркет, тапочки. Или дребезжание стекол от ветра, сетка паутины в углу, скрипение половиц, кто-то тяжело ходит на верхнем этаже. Звук задевал другой звук, и вот уже целая колесница несется по склону человеческой памяти – Ортис никогда еще не чувствовал себя до такой степени человеком.

Это стало томить его. Слишком много накопилось в нем от людей: он не выдерживал. Ортис прижал ладонь к каменной стене и отнял. Отпечаток был мокр. Невзирая на холод, Ортис лег лицом вниз, вытянул руки, закрыл глаза. По желобку он вытек в угол камеры, где была дырка, оттуда – в водосточную трубу, из трубы в канаву, а оттуда – в свое прежнее русло.

Тюремщик заглянул в глазок и никого не увидел. Он позвал товарища, они распахнули дверь. Влажное пятно на полу напоминало очертания человеческого тела. Стражники посмотрели друг на друга; один перекрестился, другой пожал плечами.

Желтые окна домов глядели по вечерам в воду реки, а река заглядывала в окна. В одном из них женщина с длинными волосами готовила на кухне. Мужчина в белой майке вышел к ней и снова скрылся в коридоре. Через несколько минут, расставив тарелки по местам, она повернулась и последовала за ним с подносом в руках. Ортис увидел, что она некрасива. Смерть способна очеловечить реку, но в Ортисе не было ни смерти, ни старости. Он вспомнил Марину и подумал, что и в ней не было почти ничего от людей. Она любила его, да. Это заменяло ей жизнь.