Дзюнпэй Гомикава - Условия человеческого существования

Кадзи пошел было за ней, но тут же вернулся к окну. Куры, ящики… крыши… Не сам же он должен чинить их крыши, его дело — дать заявку на ремонт. И если уж соваться сейчас под этот ливень, так чтобы помочь людям, а не курам…

Он не тронулся с места и продолжал смотреть в окно. Что может быть великолепнее и величественнее созерцания разбушевавшейся стихии!..

Вспомнив о Митико, он метнулся к черному ходу, но опоздал. Она уже тащила в дом огромный ящик. Куры сами нашли ящик и были почти сухие, зато Митико промокла насквозь.

— Ой, милый, какой ливень! — прерывающимся голосом сообщила она, выжимая волосы. — Ну, курочки, спите спокойно… Знаешь, я только сейчас почувствовала, до чего же замечательно иметь свой дом!

Все еще тяжело дыша, она вскинула на мужа счастливые глаза, сверкавшие зеленоватыми искорками.

Кадзи принес полотенце и помог ей вытереться.

Молния ударила где-то рядом. Вздрогнула и замигала электрическая лампочка. От страшного удара грома дом заходил ходуном. Митико прижалась к Кадзи и смотрела на него полными нежности глазами. Заявку на ремонт бараков он подавал уже несколько раз. Не успели починить — не его вина. Он сделал все, что мог…

— …Я беспечный самодовольный болван, — говорил он. — Я только сейчас понял ту простейшую истину, которую должен был знать с самого начала: я помогаю эксплуатировать этих несчастных, я пособник этой жестокой войны. Помнишь, я нес тебе всякую чепуху… Болтовня, я не сдвинулся с тех пор ни на шаг. Чего ради я тут командую рабочими? Только чтобы быть с тобой, чтобы наслаждаться твоей любовью. А чего стоит моя любовь? — Он усмехнулся. — Я вот послал тебя под дождь, а сам философствовал у окна! Да, да, Митико, такой я. И разве только одно это? Ведь, может быть, все мои старания немного облегчить жизнь этим несчастным — лишь способ добиться успеха и сделать карьеру!..

Перед глазами Кадзи снова всплыло окаменевшее в скорби лицо той женщины на перроне: «Не вернется, никогда больше не вернется!..» Да, ваш муж не вернется, а я вот не попаду на фронт. Я буду философствовать у окна, обнимать жену, болтать чепуху…

— Но что ты можешь сделать? — зашептала Митико, и в самом ее горячем шепоте было оправдание. — Почему все так мучает, так волнует тебя? Ведь это бессмысленно, ты один не можешь покончить с войной… Если ты будешь постоянно терзать себя, жизнь станет не в радость, а я этого не хочу. Не хочу! Мы живые и должны жить! Нам еще, может быть, предстоят страшные испытания — война не кончилась. Откуда ты знаешь, что нам готовит судьба? Но мы должны выстоять, мы должны жить и стараться не делать слепых ошибок! Разве не в этом радость?

Кадзи кивнул. Если и есть на свете радость, то, пожалуй, только в этом…

В один из жарких июльских дней директор позвонил Кадзи и приказал немедленно явиться. Кадзи не удивился — у директора всегда все «срочно». Окидзимы не было, он ушел проверять бараки. Кадзи сунул бумаги в стол и выглянул в окно. Воздух был раскален до такой степени, что, казалось, полыхал невидимым бесцветным пламенем; солнце стояло в зените.

До главной конторы было рукой подать, но в таком пекле даже эти десяток-другой шагов давались с трудом. Листва на деревьях свернулась, трава пожухла. Из-под ног с иссохшей земли вздымались клубы пыли. Жара висела над долиной сизым маревом, густым, пышащим, словно кипящее масло.

У входа в контору стоял мотоцикл с коляской. Белый мотоцикл без опознавательных знаков. Самый обычный мотоцикл. Но у Кадзи сжалось сердце. Мобилизационные предписания в тот раз привезли на мотоцикле. Нет, не может быть. С какой стати компания будет отделываться от него сейчас? Это не в ее интересах. Да и на Окидзиму директор, судя по всему, тоже подал специальную заявку на броню.

Из директорского кабинета доносился смех и веселые голоса. Отирая пот, Кадзи вопросительно глянул на секретаря.

— Гости. Из этих — «докучников»… — доверительно шепнул секретарь. Интонация у него была сочувственная: идти тебе туда не особенно приятно, но что поделаешь!

Кадзи открыл дверь. Его встретили острые, оценивающие взгляды двух незнакомых военных; они совсем не вязались с теми веселыми голосами, которые он слышал из-за двери.

Директор представил им Кадзи. Утопавший в глубоком кожаном кресле жандармский офицер дернул подбородком в знак приветствия и уставился на Кадзи холодным изучающим взглядом, неподвижным, как у змеи. Другой жандарм, унтер-офицер, плотно сбитый, мускулистый человек, сидел, положив руки на эфес сабли, поставленной между широко расставленными ногами.