Дубравка Угрешич - Читать не надо!

Наверное, именно поэтому, когда я покидала Загреб, моя мать сунула мне альбомчик величиной с бумажник, который она начинила семейными фотографиями.

— Возьми с собой, — сказала она. — Чтоб хоть что-то показывать, если спросят… Чтоб не подумали, будто ты одна-одинешенька в этом мире…

Писателя-эмигранта встречают отнюдь не равнодушно. Его жизненный выбор — изгнание — возбуждает не только людей из покинутого им окружения, но также и людей из того круга, в который он попадает. Каждый ожидает от писателя-изгнанника политической подоплеки его поступка, это уже навязло в зубах. Привлекательным изгнанника делает сама идея изгнания. Идея добровольного исхода втайне интригует каждого. Эмиграция — это полная смена всего, это вхождение в иную жизнь, осуществление заветной мечты: что будет, если однажды проснуться в незнакомом городе, в незнакомой стране, возможно, другим человеком? Эмиграция — нечто вроде вожделенного испытания: все мы в глубине души желаем проверить, выдержим ли жизненный экзамен. Эмиграция _ это та самая мечта о трансформации.

Современному человеку, наконец-то покинутому Богом и идеологиями, предоставленному полностью самому себе, осталось только одно — он сам, неприкрытый, голенький. Достигнув «практической свободы» (Бодрийяр [38] Бодрийяр, Жан (род. 1923) — философ и социолог, критик современного общества потребления. ), человек не понимает, ликовать ли ему от этого столкновения с самим собой или наоборот, потому что, похоже, более всего современному человеку хочется при своей новой свободе уйти от самого себя. Нынешняя культура одержима идеей добровольного изгнания и выражает эту идею многочисленными способами. Одержимость культуры измышлениями и переизмышлениями собственного «я» — это признак того, что человеку становится тесно в своей собственной оболочке. Стремление к иной жизни социально узаконено и поощряется как средствами массовой информации, так и, разумеется, стараниями производителей, всегда готовых удовлетворять желания своих потребителей.

Медицина, в особенности пластическая хирургия, стала для современного человека волшебным средством преображения; вариации на тему переделывания себя многочисленны и полны фантазии. Некая Синди Джексон перенесла дюжину операций в стремлении изменить свою внешность и стать похожей на куклу Барби. Одна жительница Нью-Йорка выдержала множество операций, чтобы стать максимально похожей на свою любимую сиамскую кошку.

Культурная одержимость физическим преображением (а ничего, кроме собственного тела, мы в своем распоряжении не имеем) находит удовлетворение в спортивных залах, в индустрии диет, технике лепки тела и, разумеется, в моде.

— Вам дано быть такими, какими захотите, — утверждает Ральф Лорен, проводя в жизнь идею о том, что создание самого себя есть фактически высшая стадия человеческой свободы.

Культурная одержимость «духовной» свободой находит удовлетворение в поисках всякого рода гуру, таблетках счастья и пособиях на тему: как стать иным, как изменить себя. Вместо профессии психотерапевта появилась новая: теперь «инструктор» управляет личной жизнью человека, предлагает жизненные изменения, руководит отдельными моментами личной жизни.

Охота к перемене мест уже не удовлетворяется туризмом (суррогатом эмиграции), она прибегает к суррогату воображения — архитектуре. «Диснейфикация» Америки, а также постепенно и всей Европы, подкрепляется такими универмагами, как «Найклэнд», мультимедийный коммерческий храм кроссовок, а также отелями, тематическими парками, торговыми моллами, где «покупатели превращаются в иммигрантов. Система, в которой они вращаются, слишком необъятна и не способна зафиксировать их в определенном месте, но держит покупателей крайне цепко, не давая им возможности выйти за ее пределы и эмигрировать в иное место» (Мишель де Серто [39] Серто, Мишель де (1925–1986) — французский историк, социальный философ; член ордена иезуитов. ).

В конце двадцатого века человек сам сделался собственной любимой игрушкой. Он занят тем, что делает и переделывает, изменяет и снова преображает себя. В общем, сегодня все великие утопии и революции слились в одно: идею революции в отношении собственного тела, своего собственного имиджа, своей собственной личности.