Глеб Соколов - Шанс дождливого безумия

– Вот что: вали отсюда побыстрее! Вместе с погаными бабками. Проучить тебя хотели... И проучили! Вали!..

В голове Алексея застучала кровь, перед глазами поплыли красные круги: верзила оказался на волоске... Сдержавшись, Алексей пошагал прочь...

– Ладно! Будет время, черкани, как живешь. Прямо на адрес института!.. – успокоенный Мкртчян дал отбой. Короткие гудки вернули Алексея, машинально поддерживавшего разговор, к действительности: за разговорами сам забыл позвонить... И кому? Тестю!..

В эти дни Алексей готов был молиться на старика-профессора. Не будь высокого покровительства, не было бы заграничной поездки, ни авиабилетов, которые столь трудно купить. Даже отправляющемуся в официальную командировку.

– Алло, Вячеслав Борисович. Неожиданно получил «о’кей». Летим завтра в восемь двадцать. Да, до Дамаска!..

Итак, дела нормально. Год за границей, мусульманская страна, где волей-неволей покончит с прошлым. Пусть на время. Подумает, поразмышляет... Строгие исламские нравы: или женись, или зарежут. – Чудесно! Подобного режима ему постоянно не хватало здесь.

Вячеслав Борисович блаженно сощурил глаза, – старый кот, угревшийся на завалинке. И хотя пожилой профессор не выспался, душа ликовала: все устроилось идеально. Тяжесть на сердце меньше, – за Верочку спокоен.

Наблюдая за дочерью и зятем, проходившими паспортный контроль в толпе выезжавших домой сирийцев, полагал: перемена обстановки, необычные впечатления помогут им позабыть раздоры. И еще думал профессор: помогла вера в способности Алексея. Вячеслав Борисович не позволил убедить себя, что любимый ученик – лишь банальный Дон-Жуан. А начав поиски причины происходившего с Алексеем, понял: сам – учитель и наставник – не выполнил до конца долг перед одаренным молодым человеком, живущим от одной любовной аферы до другой, не в силах найти более достойного и увлекательного применения способностям. Окончив международное отделение факультета журналистики, он прозябает в городской газетенке, испытывая на себе зависть и молчаливую неприязнь коллег.

Профессор не ошибся, когда привел ученика в дом, заменил ему рано умершего отца, благословил брак любимой дочери. И стоило дальше «вести» Алексея по жизни. Слишком лихой, легко заносит в сторону...

«А может, – мелькнуло в голове Вячеслава Борисовича, – Алексей женился, полагая: тесть устроит карьеру. Ведь мать Алексея помочь сыну не могла, – растеряла со смертью мужа полезные связи. И когда после свадьбы демонстративно прекратил поддерживать ученика, – время наступило неблагоприятствующее покровительству, да и Алексей, казалось, многое может самостоятельно, – тот понял: надежды не сбылись. Вдарился во все тяжкие...»

Неожиданно профессор обнаружил, – задумавшись, потерял в толпе отъезжающих дочку и зятя. Было раскрыл рот, но Анна Ильинична не дала сказать, – просто толкнула локтем в бок и молча указала рукой туда, где стояли Алексей и Верочка.

Бог мой! Какими растерянными выглядели сейчас дети!

Самолет побежал к взлетной полосе.

Все происходившее казалось Верочке странным, нереальным, словно не она только что с помощью Алексея ослабила, а потом и защелкнула ремень безопасности. Казалось, не ее руки теребили сейчас цепочку дамской сумочки, втиснутой в карман на спинке переднего кресла.

Двигатели авиалайнера загудели мощнее. Последняя из стюардесс, было замешкавшаяся возле одного из пассажиров, – пожилого сирийца, – пробежала, проверяя меры безопасности, вдоль салона. Секунды – и начнется взлет!.. Верочке вдруг непреодолимо захотелось подняться со своего места, неким отчаянным словом, поступком остановить действие. Нельзя после такого, случившегося с ней, спокойно путешествовать, отправляться в командировку. Надо немедленно прервать этот кошмар, рассказать правду, очиститься. Ведь жизнь не должна более продолжаться во лжи. Верочка просто рехнется, если и дальше понесет, повезет в этом самолете только ей известную истину.

Разумеется, она по-прежнему оставалась сидеть в удобном кресле. И ничего никому не сказала. Тем более Алексею, выглядевшему в эти минуты довольным, спокойным за свое будущее, человеком.

Да и можно ли было открыться, если произнести слова правды – страшнее, чем жить в теперешнем нереальном, полусумрачном состоянии.

Но в миг, когда Верочка, наконец, взяла себя в руки, вцепилась в сумочку, переборола, скрыла нервное дрожание губ, – слезы истерики так и не брызнули из глаз, – вопреки воле потекли воспоминания. Но не ровной, приятно воскрешающей прошлое, рекой, а толчками, сгустками. Словно кровь из глубокой раны...