Борис Ямпольский - Избранные минуты жизни. Проза последних лет

— Ого! — говорю, — кто скрестился в вас! Русский купец и польский бунтарь. И что же, не взыгрывают то тот, то другой?

Голос Ирочки с кухни:

— Взыгрывают, взыгрывают!

Инна Васильевна ей:

— А ты бы лучше на стол накрывала, чем подслушивать.

А мне шепотом:

— Взыгрывают. Купец чаще.

И продолжает:

— По маминой линии еще одна знаменитость имеется — основатель и первый директор Одесской консерватории Витольд Иосифович Малишевский. Мамин двоюродный брат, мой одесский дядя. Окончил он математический факультет Киевского университета. Уехал в Петербург, поступил в Военно-медицинскую академию. В одном семейном доме услышал его импровизацию на рояле Римский-Корсаков и пригласил в консерваторию. Окончил ее Витольд Иосифович одновременно с Глиэром. В 1920-м эмигрировал в Польшу. Помогал нам первое время, пока не стало чревато… Потом и от переписки отказаться пришлось. Нелегко это было маме: всю молодость рука об руку прошла с ним. Мама ведь тоже прекрасно музицировала.

Так что в женитьбе Василия Павловича на даме с двумя детьми нет оснований усматривать что-либо зазорное.

Молодой, энергичный инженер, он скоро встал на ноги и первым делом приобрел вот этот вот дом. А хозяйничанье начал с выдворения из надворного флигеля черносотенной газетенки «Двуглавый Орел». Чтобы поселить в нем сметчика своего, крестного моего Шульгина.

Бездетные Шульгины и привечали нас — и меня, и Лелю, и Колю, и Ваню. Он, любитель-астроном, прогулки по звездам устраивал нам. Я и теперь карту неба лучше географической знаю. Она в плохую погоду плед расстилала нам в «блошки» играть. Но особенной любовью их пользовался Коля Булгаков. Колю попросить что-нибудь — все равно что одолжение ему сделать. Палец обрежешь, кто за йодом побежит? Коля.

Мишиной жене корзину помочь нести с базара — Коля… И до чего же любознательный был — все его интересовало! Иначе как ученым и не представляю его себе. Он и стал в Париже профессором Пастеровского университета. А это вам не на балалайке в ресторане играть. Хотя зря, пожалуй, я так. Но один случай запомнился, который я потом оценила.

Что такое «белая грудь», спрашиваю я у Коли, имея в виду известный в те годы романс «Черные очи, белая грудь». Это, объясняет Коля, гусарская форма такая была с белой вставкой на груди. Задай я этот вопрос Ване… О! Тот живо разъяснил бы мне что к чему! Ферт был. Со всеми задатками по дамской части!

— А Михаил Афанасьевич по этой части как? — спрашиваю.

— Михаил Афанасьевич? — задумалась Инна Васильевна, — нет. Хотя… Нет, все-таки нет.

Игры наши помню. С 'Лелей в княжну Джаваху, например. Леля Бэллой была всегда. Головенки-то Чарская да Желяховская кружили нам. Но читали и «Рейнеке Лис», конечно, и Жюль Верна, и Сетон-Томпсона. А Коля с Ваней «Шерлоком Холмсом» зачитывались до чертиков. Из ложи в антракте не выходили — читали! Поигрывали и в картишки, между прочим. Заберемся под куст сирени во дворе на горке и жарим в «очко». Бедные мамы, если бы они знали…

Упомянула дворовую сирень — другая картина встает.

Чаепития наши в летние вечера на горке. Горка в те годы садом была. Яблони, вишни террасами. На двух террасах — площадки, на площадках — столы, стулья. Одна площадка — наша, другая — Булгаковых. Самовары дворник выносил, прислуга — снедь всякую.

Мама как-то торжественно держалась, папа беззаботно-шутливым был.

С этих площадок, не помню в каком году, лицезрели мы фейерверк над Днепром по случаю прибытия царствующей четы. И мы, и Булгаковы, и набежавшие с соседних дворов. Мы все — на нашей горке, а государь с Александрой Федоровной в это время — на Владимирской. Принимали посылаемые им огненные цветы.

Запомнился вечер этот каким-то единым настроением взрослых и детей, как будто в одну игру играли.

В каком же году это было? В 1913-м, наверное. В последнем году мирного времени. Хотя должна вам сказать, что и 1915-й и даже 1917-й мирными помнятся мне.

В лето 1915-го мы с мамой почему-то не поехали никуда. И меня мама отправила на дачу к Варваре Михайловне в Бучу. Соскучившаяся по лесу, я пустилась пешком и заблудилась. Ночь надвигается, а иду уже не знаю куда. Еле-еле выбралась все-таки. Прихожу, а на даче переполох. Меня разыскивают, с ног сбились. Коля с Ваней на велосипедах по лесу, и аукают, и в рог трубят (у Булгаковых в рог к столу сзывали). Варя с Карумом уже второй раз на станцию встречать пошли. Одним словом, испугана была Варвара Михайловна и взбучки мне не устроила.