Владимир Березин - Он говорит

Домашний мальчик, домашний зверёк. Она, наверное, думает, что если существо водки не пьёт и не говорит почти, то это вроде как кот.

Но ты пойми, тут действительно как с котами.

Заводят люди кота, а как изменится обстановка — что с ним делать? Таджика, к примеру, не усыпишь. Или вот приживется, его кормят, и вот он уже альфонс, но у него в сознании никакого неудобства нет. Он же восточный человек, считает, что так положено, баба вокруг него суетится, кормит, спит с ним, это так у него ловко на менталитет ложится. И неизвестно, кто кого завёл: она таджика, или таджик её. Кот, поди, тоже много чего о себе думает, но с котом иллюзий нет.

Нельзя никого заводить, беда будет. Прикормили его, а ты в ответственности за тех, кого прикормил, и неизвестно, что будет, когда ты его кормить перестанешь.

Я телевизор завёл — с тумблером. Всегда работает — открываешь дверь домой, он там бормочет. Как живой, только жрёт электричество всё-таки.

А так, я бы вообще никого не прикармливал. У нас на Камчатке как-то две экспедиционные девочки медведя конфетами прикормили, ходили-ходили, кормили-кормили, а как-то вышли без конфет.

Забыли, типа. Медведь же справедливо решил, что источник конфет где-то у них внутри. А? Что, выжили ли они? Ну, если встретишь постаревших студенток за полтинник безо всякого внутреннего содержания, то это, верно, они.

Прикормил, всё — жди беды.

Нет, телевизор я иногда выключаю. Впрочем, он сам выключается — у него внутри такая штука, что он сам выключается, если его долго не трогать. Загадка вообще, что он там внутри думает».

Он говорит: «А цветов здесь нет специально, да? Против антисанитарии, то есть, для санитарии? Странно. Они вроде кислород выделяют, то-сё. Что, подоконники нельзя занимать? Ну, ладно. Но это я так спросил. Цветы ведь — животные. Ну, типа домашних животных. Я вот соседа раньше спрашивал, отчего он на дачу не ездит, так он отвечает, дескать, кто цветы поливать будет, ты что ли? Я ему отвечал, что хоть бы и я. Но он язык прикусил, видать, боялся мне ключ от квартиры дать.

Ну да наше дело стариковское. Я моложе тридцати никого не знаю, кто бы цветами интересовался.

Я, правда, тоже раньше ничего этого не понимал. А потом — раз! — и понял.

Потому что наследство получил. И теперь у меня вместо домашнего животного — гибискус. То есть, китайская роза.

Она стояла в квартире, куда меня дети отселили — они-то по заграницам шмыгали, да и я чувствовал, как-то я не к месту у них. Жена-покойница хоть за малышами смотрела, а теперь внуки подросли, я как-то особо и не нужен.

Заселился в сестрину однушку, сам всё покрасил. Особо не старался — ведь, когда помру, квартиру кому-то сдадут. Так всегда бывает — как помрёт родственник, так квартиру на время сдают, чтобы выветрился покойницкий дух, будто санитария какая. Или санация. Для себя дети всё равно всё переделают.

Перед тем вывез с помощью таджиков лишнюю мебель.

Оставил только кровать и эту розу.

Её, розу-то, дед мой году в 1946 привёз с какого-то оборонного завода в Сибири. Ему там в столовой отщипнули, и вот он прямо на теле привёз бабушке горшочек. Дед её поливал, мать поливала, а потом я уж поливал. Я в детстве в этом большом горшке играл — поселил в корнях этой розы каких-то пластилиновых человечков.

Потом горшок ещё увеличился.

Потом я и вовсе узнал, что это не горшок, а кашпо называется.

Ну, а пока ремонт делал, я перетащил розу в коридор, но она туда не влезла, и я поставил её у лифта.

Да вот, не учёл, что теперь у нас везде курить запрещено, но все курят. И у лифта курят, и вот, в эти морозы, что случились в январе, кто-то мне её заморозил — оставил открытой форточку.

Запах хотел выветрить, наверное.

Форточка всю ночь была открыта, и она, натурально, все листики свернула. Кроме маленькой веточки внизу.

Затащил я её обратно, да заплакал.

Нет уже никого, и тот танковый завод в Сибири, поди, закрыт.

Стал отогревать. Мне старухи говорят: кропи её эпином, с эпином даже швабра заколосится. И я как, опять же, Брюс Уиллис, не дышал, зажигая спичку. Это я в фильме видел, у него всего одна спичка была, а нужно было там в пирамиде что-то поджечь. Прыскаю этим эпином да молюсь на неё.

Ну и порскнули по толстым веткам зелёные листочки.

Начала, милая расти, обпиленная.

А как меня сюда прибирали, так соседу стукнул в дверь:

— Вот те ключ. Поливай ты мою розу, Христа ради. А хочешь, кури здесь, только с форточкой не балуйся.

Это ведь домашнее животное, только не мявчет».