Владимир Березин - Он говорит

Соседи-миллионеры ржут и пальцами показывают. А сбежишь в Таиланд, так и там достанут.

И все радости твоей жизни исчезли, а обязанности остались, даже приумножились.

Тут и задумаешься.

Сымешь со стены коллекционное ружьё, а с ноги изысканный носочек. Смотрите, дескать, какой я нелепый, вам назло в гостиной лежу, в одном носке. Без портянок».

Он говорит: «А я им, соседям своим, в ответ на это заметил, вот вы котов любите, это я понимаю, это — хорошо. Коты у вас в городе бестолковые, мышей боятся, умеют только на колбасу охотиться. Потом, конечно, вспоминают что-то о жизни — особенно, если их на зиму бросить.

Но это ладно. У нас тут, знаете, птиц было полно.

А всех кошки пожрали. Потому что у нас раньше четыре кошки было, а теперь сорок, да ещё те, кого привезли тут, да бросили.

И перевелись-то птички у нас. Пеночек всех пожрали, от дрозда только прошлогодняя скорлупа синеет. Овсянок съели, славки исчезли.

Раньше соловьи пели у каждого дома, а нынче — тьфу!

Я ведь вашим говорил — вы хоть на дачах кормушек не делайте.

У вас же кошки.

— Фу, — отвечают, — это в вас жалости к птичкам нету. Они же бедненькие.

Ну, у меня, может, жалости нет вовсе, и, к тому, же я сам бедненький, но как у них всё ловко получается. Сперва смотрят, как птичка клюёт, умиляются. А потом пойдут по своим делам, а у них уже на смену кошка радуется, перья всюду мечет.

Коты ходят, шашлык больше у городских воруют, птичек давить уже не выходит.

Нет птичек-то.

Разве залетит кто случайно.

Да их кошки-то и так не ели, для баловства давили.

Дятла вот на дорожке нашёл. Зазевался дятел, да ему голову и скусили.

И вот я так скажу — вам-то котики, потому что в городе у вас только голубь сраный да ворона вороватая. Приехал я как-то — даже воробьёв не увидел.

Куда воробьёв дели? Попрятали?

Котов консервированными воробьями кормите? Из банок с чекой?

Не дам я вам бензопилы, вот что».

Он говорит: «А я лежу и вспоминаю свои путешествия. Мы-то — не чета молодым, что шастают по земному шару взад-вперёд, сами не зная зачем. Посмотреть они хотят… Чего они хотят? Зачем им?

У нас в Управлении был один начальник, что жил в самолётах. Подписывал договора — то в Чили, то в Сингапуре. Нет, выбегал из аэропортов, ездил по чужим городам на такси, а зачем — объяснить не мог.

Я думаю, что это от страха смерти, старость меня дома не застанет, я в дороге, я в пути. Вместе на пенсию выходили, ну у него уже на каких-то тёплых островах был домик прикупленный, а у меня шесть соток под Шатурой, там, где гарью каждое лето тянет.

Он мне говорит: „Да ты в аду живёшь, под тобой пожар вечный“.

Я ему отвечал, что русскому человеку к аду не привыкать, оттого страха во мне нет.

Пожил.

Сам много поездил — в Алжире порт строил и во Вьетнаме налаживал, но больше, конечно, на Севере работал.

Я-то путешествовал по казённой надобности — на кораблях под красным флагом.

Море и берег, то есть портовые сооружения.

Ведь что остаётся от путешественника? Не фоточки эти ваши дурацкие, не хвастовство закрашенной картой мира. Не бутылки из аэропортов.

Сооружения остаются — да и те не вечны. Я смотрел в Средиземное море — только камни на дне от старых причалов.

Слова одни и остаются.

Наши путешествия обрастают словами, как днище корабля обрастает ракушками. Потом время счищает их, как рабочие в доках.

Только ничего не исчезает совсем — путевые термины приклеиваются к нашей речи.

Эти слова — случайная картина в вагонном окне — переезд, собака под дождём, женщина в оранжевой куртке, паровоз на запасном пути…

Ты проезжаешь мимо путевого термина, не задумываясь о его прошлом значении. Как не задумываешься о прежних маршрутах паровоза, не заметив заброшенной железнодорожной ветки.

Бурьян, трухлявые шпалы, дорога в никуда.

Но это сухопутное сравнение.

Путевые слова бывают заброшенными как железнодорожные пути, бывают высохшими и звонкими, как перевёрнутые старые лодки на берегу.

Иногда путевой термин остаётся на обочине, а иногда притворяется новым, будто переименованное судно.

Поскреби свежую краску, так под ней обнаружатся буквы древнего шрифта, стоит тебе выдвинуть нижний ящик комода, отгрести носки с трусами, как под истлевшими тряпками блеснёт медный бок старинной подзорной трубы.

У тебя труба подзорная в детстве была? А у меня вот была, от деда осталась.

Труба и книга Кампанеллы, „Город Солнца“ со старинным шрифтом издательства „Академия“.