Владимир Березин - Он говорит

Впрочем, сейчас станет ясно — почему.

Этот Человек-извлекатель после ядерного взрыва на казахском ядерном полигоне лез в подземную шахту, где это всё произошло и извлекал всякие образцы, может, отвинчивал от важных приборов особые измерительные гайки.

Когда я подрос, то тоже отдал дань физике, но всё равно эта часть истории Человека-извлекателя приводила меня в нервный трепет.

— Да, — говорил Человек-извлекатель, — ощущение довольно странное. Будто выпил, и плывёшь через пластилиновый воздух. Волосы шевелятся — не на голове, а так — все маленькие волосики на теле.

За каким-то хуем он это делал.

Несомненно.

Шли годы — этот человек стал столпом общества в своём знаменитом закрытом городке, где он жил. Теперь он уже реже ездил на полигон, а потом и вовсе всякие ядерные взрывы отменили. Он организовал местную ячейку общества „Память“, стал казаком или даже предводителем казаков.

И вот в город привезли обретённые мощи святого.

Вдоль дороги стояли, все в чёрном — памятливые казаки под командой бывшего Человека-извлекателя и держали оцепление.

Потом они охраняли храм, где находились мощи на манер Хомы Брута. В этот храм внезапно полезло огромное количество бесноватых. Они лезли в него как в известном произведении Николая Васильевича Гоголя. Казаки в своих чёрных мундирах, взявшись за руки, заняли круговую оборону, и поняли, что вот это и есть край.

Что мундиры у них, казаков, может, и самосочинённые, но бесы вполне реальные.

Бесноватые выли и хрипели. Кто-то лаял. Рты мужчин и женщин сочились дрянью.

Звякнули стёкла. Высунулись отовсюду страшные рыла.

Человек-извлекатель вдруг оглох и ощутил вокруг себя густоту мягкого пластилина. Всё было так же, как во время его путешествий в жерло шахты после взрыва. Волосы зашуршали под одеждой.

Казаки были пьяны без вина, но на рассвете бесноватые схлынули, а казаки побрели по домам. У всех дрожали колени, и цвет их лиц был зелен.

Потом я наводил о Человеке-извлекателе справки, но его пластилиновый туман дополз и до меня. Я даже не помню, узнал ли я в конце концов, чем нынче он занимается.

Может, узнал, да забыл.

Или это всё лишь приснилось мне?»

Он говорит: «Мы тут много о смерти распинаемся, ну и это понятно.

Это тема тревожная — тех, кто ещё жив, всегда заводит. Но вот есть ещё самоубийство — вот странная штука. В детстве моём только один тип самоубийства допускался — это если последний патрон оставить для себя. Ну там, фашисты-то пытать будут, чтобы не выдать чего важного.

Про самоубийства особо не говорили, хотя я знал, что у нас соседка повесилась.

А потом ещё говорили, что наш участковый от любви застрелился — прямо так вышел из дому, сел на детской площадке и застрелился. Потому что от него жена ушла. Все прям об этом говорили, но теперь я понимаю, что детали были фантастические — то ли от любви, то ли что-то наделал по службе, да и сам ли он застрелился? Так я с этой тайной и уйду.

Ну, потом ещё в армии стрелялись — помню. У меня товарищ был, затосковал на втором году службы, а служить ему надо было три, да только стреляться надо было из карабина. Пока он штык откинул, пока сапог снял, портянку несвежую размотал, пока палец свой грязный в скобу вставил, пока стал дуло в рот совать, так и расхотел. Представил, говорит, как меня найдут, а выгляжу я в этом виде довольно по-дурацки. Твёрдых эстетических правил был человек.

Ну от боли — это я понимаю. От боли человек может вообще превратиться в животное, тут уж не до сантиментов. Не то, что стреляться — в окно выйдешь.

Сейчас — кризис, а в кризис, говорят, народу много стреляется.

Сейчас у бизнесменов стволов много на руках. Чиновники, кстати, стреляются редко. У них как-то по-другому голова устроена.

А вот жена мне говорит: „Как так, в себя палить?! Что, красивый автомобильчик отобрали?! Нулей поубавилось?! Это, дескать, глупости какие-то, Анна Каренина, а не повод хвататься за неясного оформления пистолет“.

Ну, а я так думаю, что как раз понятнее. Было у человека две жены и трое детей, и вот разорился он.

Кредиторы преследуют, и эти, дети с жёнами, превращают жизнь в ад. Выйдет он к завтраку, а сынишка ему вместо бутерброда: „Папа, папа, нам трындец! И всё из-за тебя“ Старушка-мать, обескровленными губами шевелит, спрашивает, почему пересадки почек, сердца и печени ей не будет.

На день рождения никто не идёт, лузеров-одноклассников разве звать.

Водка осталась, а уважения к тебе нету.