Игорь Куберский - Маньяк

– Ты кто? – спросил он.

– Догадайся, – сказал я, забыв про всякую осторожность.

– Ты Карлсон, который живет на крыше. Я давно тебя жду. Входи. Будем играть.

– Поздно, – сказал я. – Тебе пора спать. Где твоя мама?

– Она с дядей Мишей в другой комнате...

Про папу я уже не спрашивал. А присутствие дяди Миши было чревато осложнениями. Но я пообещал мальчику в следующий раз обязательно зайти.

– Когда? – спросил он.

– Завтра... – ответил я, – вечером. Только маму предупреди.

Он серьезно кивнул, и я понял, что не имею права его обмануть.

Назавтра, с цветами и подарком я позвонил в их дверь на пятом этаже. Мне открыла молодая высокая женщина, с горделивым носом и подбородком, из той элитной театрально-филармонической питерской породы, которая в постперестроечные времена впала в депрессию и нищету, но не утратила интеллигентской спеси. Из-за нее выглядывал мой маленький мальчик:

– Мама, я же говорил, что он придет!

– Значит, заговор, – усмехнулась мама, – а я ничего не знаю. Проходите, садитесь, объясняйтесь. Это мне? – притворно удивилась она цветам. – Спасибо, спасибо... И все же потрудитесь объяснить, что все это значит? Откуда вы взялись на нашу голову?

– Он не взялся. Он Карлсон, который живет на крыше. Я сам видел... Только он без... – И мальчик вдруг осекся, не обнаружив на моей спине пропеллера.

– Сломался, – глядя на него, похлопал я себя тыльной стороной левой руки по лопаткам. – Хожу на веревке и пешком.

– Мой сын утверждает, что видел вас на стене. Что вы там делали в поздний час?

– Тренировался, – не моргнув ответил я. – Через две недели сборы у семитысячника... у пика Коммунизма... в Таджикистане. Восстанавливаю форму.

– Вы что, из этого дома?

– Нет, но здесь живет мой приятель.

– Значит, с ним на пару? – похоже, вполне принимая мою версию, усмехнулась женщина.

– Нет, – сказал я. – Он техник-инженер. Мастерит оборудование, а я опробую.

– А что, нет каких-то специальных полигонов? – делая слабую попытку осознать неинтересную ей область, спросила женщина.

– Дорого нынче, – сказал я, и она с серьезным видом кивнула. Это был весомый аргумент.

Потом она поднесла красивую вялую руку к виску и тронула его, как бы пробуждая резервы памяти:

– Этот пик Коммунизма... он что, так до сих пор и называется? – тема общения была исчерпана, и женщина не знала, о чем еще со мной говорить.

– Сам удивляюсь, мадам, – сказал я. – Впрочем, разве вас не удивляет двуглавый орел рядом с пятиконечной звездой на фуражках наших военных. Наша история, как и жизнь, амбивалентна...

Последнее слово пришлось женщине явно по душе, и она оживилась, словно почувствовав во мне ровню. Я же, наоборот, скис, и фитилек любопытства угас. Я трижды выругал себя за то, что допустил непростительную сентиментальность, ввязавшись в эту историю, и уже искал пути для отхода, но тут меня посадили пить чай с домашней выпечкой. Эта проклятая выпечка тронула мои детские струны, и я снова размяк, как обслюнявленный пряник. Мы сидели за узким кухонным столом, и наши с мамашей коленки раза два встретились. Я заметил, как при этом вспыхнуло изнутри ее лицо, и понял, что дядя Миша не выполняет возложенных на него обязанностей. Я повеселел и представил, как поимею ее. По ее лицу я видел, что она читает мои мысли и не очень-то скрывает свои. Мальчик же, торопливо выхлебав чай, сорвался со стула и приволок мне большую детскую книгу с картинками. Вежливо, не говоря ни слова, он положил ее мне на колени и встал рядом.

– Все, теперь это надолго, – не без досады усмехнулась мамаша, словно рассчитывала, что мы с ней сами что-нибудь почитаем.

История про Маленького Мука заняла много времени, но кое-где я узнал перипетии своей собственной судьбы. Мамаша тоже слушала с сочувствием. Она двигалась мимо нас по кухне, и одним глазом я следил за взмахами ее длинной – до сухих щиколоток – шелковой юбки. Мальчик тоже, видимо, следил за мамой, потому что, когда она закончила свои кухонные дела, он попросил ее посидеть с нами. Он хотел, чтобы нас было трое. Он справедливо считал, что первоначальная семейная ячейка состоит из трех человек. Это был мальчик-объединитель. Мамаша не без робости опустилась рядом со мной – с другой стороны места не было. Наши бедра соприкоснулись и высекли искру. Я читал уже не так внимательно, и иногда она наклонялась передо мной к книге, чтобы меня поправить. Тогда я специально стал делать ошибки, и мальчик тоже стал поправлять – оказывается, он знал эту историю наизусть. И вот я ошибался, а они дуэтом поправляли – получалась игра, и всем стало весело. Тогда я чуть развернул левое плечо, загораживая от мальчика маму и, глядя в книгу, положил левую руку на мамашино бедро. Она двумя пальцами, как лягушку, сняла ее. Прочтя еще два предложения, я робко, просительно провел указательным пальцем по шелку юбки от колена до бедра, на что никакого ответа не последовало. Тогда я снова вернул руку на ее бедро, и больше меня не прогоняли. Я смотрел в книгу и видел фигу, и мальчик читал за меня наизусть целые куски. Юбка оказалась не сплошной – она запахивалась – и я легко нашел путь внутрь. Чтобы я не повел себя как слон в посудной лавке, мамаша придерживала мою руку – по сантиметру, в борьбе, уступая свою территорию. Собственное сопротивление возбуждало ее и поддерживало иллюзию благонравия. Так, вдвоем, мы добрались до трусиков, и я заглянул за барьер. Там все было в соку и цветении. Мамаша закинула голову и еле слышно засопела своим недавно горделивым носом, я же в предвкушении финала повысил голос – впереди оставалась еще одна страница. Когда же остался лишь один абзац, мамаша стала крупно вздрагивать и до боли стискивать мне руку. Обожаю женский оргазм – в этот миг я себя чувствую Творцом, Демиургом. Кончиком указательного пальца, как микеланджеловский Саваоф, я поджигаю фитиль первоматерии и из гигантской силы взрыва рождается новая вселенная.