Андрей Кузечкин - Менделеев-рок

– Что не так, Ромка? – первым делом спросил он.

(– Сиськин-Писькин! – фельдфебельским тоном прикрикнул Шаферман.)

– А что?

– Да ты на себя не похож! Такое лицо, как будто у тебя все болезни сразу. Что случилось? Может, помогу чем?

– У тебя, между прочим, видок не лучше, – ответил я. – Бледный, как снеговик.

– У меня все пучком, – сказал Валерка сдержанно, хотя я прекрасно видел, как его бьет колотун.

Я не остался в долгу:

– У меня тоже все в норме.

– Э, май фрэнд, так не пойдет, – возразил Валерка. – Скажи, что у тебя, а я скажу, что у меня. Устраивает такая маза?

– Устраивает. Только давай выйдем отсюда.

– Сиськин-Писькин! – полетело нам в спины.

На улице я обо всем рассказал:

– У меня дела такие: любимая девушка сбежала, группа развалилась, лучший друг уезжает из города… а так все замечательно.

– У меня тоже прикольно. Знаешь, что сегодня намечено на ноль часов ноль минут?

– Знаю. Только не говори, что ты там будешь.

– Буду, Ромка. Вот решил прошвырнуться, аппетит нагулять, понимаешь.

– Валерыч, это же идиотизм! – воскликнул я. – Не ожидал такого от тебя! Ты-то каким боком там завяз? Ты же вполне нормальный человек!

– Что с того, что нормальный? Хошь-не хошь, а с «докторами» надо что-то делать.

– Поддался массовой истерии, да? Иди лучше домой, Валерыч!

– Слушай, Ромка, я же тебя не агитирую, чтобы ты шел со мной на стрелу? – Валерка был по-прежнему сдержан. – За меня не бойся, я и не из такого вылезал. Счас пивка хлебну, и – хоть на докторов, хоть на реаниматоров, хоть на патологоанатомов! Всех выхлестну.

– Если тебе все равно нечего делать в ближайшие пару часов, выпей со мной, – предложил я, перебирая в кармане отобранные у Хорька монеты. – Пивком угощаю.

– Да пивка-то я и на свои… Роман, – неожиданно осведомился Валерка, – ты знаешь мой адрес?

– Не-а. Мы с тобой вообще не очень знакомы, если вдуматься.

– Ну вот, будем это исправлять. Ручка с бумажкой есть?

– Найдется.

Без чего никогда из дома не выхожу – так это без письменных принадлежностей. Вдруг какая мыслишка в голову взбредет – идейка для песенки или еще чего-нибудь.

– Черкни себе мой адрес и номер мобильника. Фамилию мою помнишь?

– Сиськин-Писькин? – предположил я. Ни одной другой фамилии в голову не пришло.

Валерка взял у меня из рук блокнот и ручку.

– Завтра, если будет стремное настроение, заваливайся ко мне. Расскажу, как мы этих ушлепков-«докторов» поимели, еще чего-нибудь сообразим… Будем тебе жизнь налаживать.

– Ловлю на слове. – Я изобразил, будто стреляю в Валерку из пальца. – Если так, то знаешь что… Возьми эту дребедень, она тебе пригодится. – Я извлек нунчаку.

– Оставь себе, Ромка, – улыбнулся Валерка. – Нунчаку – штука грубая и плоская, а в бою надо мыслить трехмерно.

Он расстегнул куртку, под ней пряталась длинная, сложенная в несколько раз цепь.

– Ну-ну, – поощрил я.

Мы отправились за выпивкой.

В восемь утра я прощался с Аней. С моей Анечкой. Все ее барахлишко уместилось в рюкзаке и спортивной сумке.

Автовокзал, как ему и положено, – самое грязное место во всем городе. Платформы разбиты. Зал ожидания, жестяной барак, заколочен. И – человеческая мешанина. Более людного места в Нефтехимике нет. Именно здесь любой поймет, что в нашем городе нет ни одного человека старше двадцати, кто был бы здоров морально и физически. Город не смог убить их быстро и в отместку за живучесть заставил умирать в час по чайной ложке. Люди кашляют так, словно сейчас исторгнут наружу все внутренности. Они замотаны в десятки свитеров и шарфов. У них распухшие, потрескавшиеся, асимметричные лица, слезящиеся глаза, железные зубы, ноздреватая шелушащаяся темная кожа, язвы, покрытые засохшей коркой. Ни одного прилично одетого прохожего, все наряжены чуть-чуть получше бомжей. Зачем им следить за внешним видом, если город уже изуродовал их тела?

Возле платформы стояли лотки. На них лежали пироги с мозгами и размышляли о том, какой неприятной может быть житуха. Рядом с ними пироги с сердцем страдали от человеческого равнодушия. Про пироги с печенью я и говорить не буду – вся эта погань сидела у них в печенках.

Таким было мое настроение. Между прочим, вот и начало для новой песни. Правда, о чем сочинять дальше, я не знал. Вечная моя проблема: придумываю четверостишие, а дальше сказать уже нечего.