Джойс Оутс - Коллекционер сердец

Ты смотришь на мать, изумленная неожиданной ремаркой. Запрещаю тебе выносить сор из дома.

А потом говоришь как можно спокойнее и рассудительнее, стараясь не показывать маме, как ты огорчена: Но папа пропал, его нет вот уже тридцать шесть часов, разве не поэтому ты меня и вызвала?

Да не пропал он! Я же уже сказала, он прячется! Он где-то здесь.

Мама, ради Бога…

И не смей повышать на меня голос! Он здесь, и нам не нужна никакая полиция!

Голос матери звучит так страстно и убежденно, что вступать с ней в спор бессмысленно. Руки у нее сильно дрожат, она расплескала чай, и весь перед ее стеганого халата в пятнах, но она этого не замечает. И ты, закусив нижнюю губу, хватаешь салфетку и начинаешь оттирать эти пятна, извиняешься и говоришь, что пойдешь посмотреть еще, попробуешь поискать во дворе и что, уж если и на этот раз папа не найдется, тогда другого выбора, как вызвать полицию, просто нет.

На щеках матери блестят слезы. И голос звучит почти весело, когда она кричит тебе вслед: Иди ищи! Надеюсь, что когда найдешь, вы оба будете счастливы, ты и он! Надеюсь, что он жив и ему будет хоть капельку стыдно!

И вот ты возвращаешься к каменной стене, которая отмечает границы участка. Здесь буйно разрослись кусты крыжовника, крошечные острые шипы цепляются за одежду и вонзаются в ничем не защищенную кожу. С неба продолжает косо валить снег, его колючие ледяные частички больно хлещут по лицу. Что-то в этой стене кажется тебе странно знакомым и не дает покоя, возможно, все эти годы ты часто видела ее во сне, но вот что именно здесь происходило – никак не вспомнить. Ты высвечиваешь фонариком верхнюю ее часть, потом – обвалившуюся кладку, затем луч фонарика застывает на неком темном углублении, которое при ближайшем рассмотрении оказывается норой лесного сурка. Луч двигается дальше. Ты возбуждена, наверное, все дело в усилившемся ветре (в нем слышатся жутковатые отзвуки смеха) и снегопаде, первом в этом году. Отсюда старый дом виден смутно, стоит в низине и кажется уже не таким большим, как с улицы; покатые крыши слегка поблескивают от инея. Сейчас свет горит только на кухне и в спальне, где мама задернула шторы.

Некогда оштукатуренной стеной высотой в четыре фута был обнесен весь участок, даже со стороны улицы, теперь же она сильно разрушена. Выложенная из камня в начале века, в то время, когда был построен и сам дом, стена когда-то являла собой внушительное зрелище. Ты росла, и стена всегда казалась тебе такой огромной, за ее состоянием следили, а потом постепенно все пришло в запустение, особенно здесь, на заднем дворе. Морозы сменяли оттепели, потом опять все замерзало и снова оттаивало, камни смещались, и стена медленно, но неуклонно сползала с фундамента. Теперь она походит на бугор, нелепо торчащий из земли, и большая ее часть заросла вереском и сорняками. А некоторые из особо крупных камней погрузились в землю, должно быть, каждый весит не меньше сотни фунтов. Ты переводишь луч фонарика с одного камня на другой, изо всех сил сдерживаешься, готовясь увидеть самое страшное, то, что не готова видеть, несмотря на подготовку, – ногу, вялую бледную руку, блестящую лысину на голове отца; стараешься думать о лунных камнях, которые падали с неба с огромной высоты, такие одинокие и загадочные.

Вдруг взгляд твой привлекает отверстие около фута в поперечнике, тебе пришлось немало потрудиться, чтобы отыскать его. Изо рта облачками вырывается пар, ты наклоняешься над отверстием, чтобы рассмотреть получше. Здесь обвалившаяся стена образовала нечто вроде туннеля, естественного убежища, берлоги какого-то зверя. Чтобы пролезть туда, взрослому человеку понадобится немало усилий: он должен ползти, проталкиваться, протискиваться, извиваться, как змея. Но пролезть все же можно. Если тебя подстегивает страсть или отчаяние.

Папа, робко шепчешь ты. Папа? Папочка?…

И вдруг теряешь над собой контроль. Ты убеждена, что он здесь, ты падаешь на колени и начинаешь бешено расталкивать камни, преградившие тебе путь, до чего ж они тяжелые, эти камни! как отчаянно сопротивляются! Вмерзли в землю, крепко опутаны корнями и сорняками, скованы штукатуркой, не желают сдвигаться с места. Пальцы у тебя исцарапаны в кровь. Папа, это я! Папочка!… И вот ты наконец проникаешь в это отверстие и начинаешь слепо ощупывать все внутри, глаза у тебя дикие, и вдруг кончики пальцев натыкаются на нечто… Нет, это не камень, не безжизненная земля, ты совершенно уверена в этом. Ты становишься на четвереньки и приникаешь к этому отверстию, фонарик забыт, потерялся, остался неизвестно где. Лунный свет сюда не проникает, почти полная тьма; и, рыдая, ты протягиваешь руку и слепо нащупываешь что-то – что это? Рука, нога? – нечто обмотанное толстой колючей шерстью. И не слышишь ничего, кроме своего хриплого натужного дыхания. Папа, папочка, это я, Лори, ведь ты меня узнал, правда? И ты проталкиваешься все глубже в нору, все дальше тянешь руку, пальцы слепо растопырены и жаждут лишь одного – прикосновения, пожатия, мертвой хватки других пальцев.