Джойс Оутс - Коллекционер сердец

Но все это случится только потом. В ту ночь я не могла предвидеть этого. Даже теперь, тридцать лет спустя, накануне Валентинова дня, я вынимаю из потайного ящика бюро запятнанный кровью носовой платок с инициалами «ДНЛ» – тонкая белая ткань пожелтела от времени, – бережно разглаживаю его ладонью и подношу к лицу, вдыхая еле уловимый запах.

Ко времени когда мы с мистером Лейси собрались уходить из закусочной, свет там горел ослепительно ярко, а музыкальный автомат гремел просто оглушающе. На протяжении нескольких дней в ушах моих слышалось эхо песенки – одинока! одинока! одинока? Мистер Лейси быстро вел машину по улицам к югу от Гурон-стрит, мы проезжали мимо фабричных труб, увенчанных в верхней части голубовато-оранжевым пламенем, выплевывающих облака серого дыма, который при столкновении с ледяным ветром, дующим с озера Эри, распадался на мельчайшие зернистые частички и оседал на землю. Они барабанили по крыше, ветровому стеклу и капоту «фольксвагена», подскакивали и рикошетом отлетали от металлических поверхностей, оставляя в них мелкие вмятины. Черт побери, тихо ругался мистер Лейси, прекратится это когда-нибудь или нет?

И вдруг мы оказались перед домом. Перед обшарпанным бунгало моей тетушки по адресу: дом 3998, Гурон-стрит, Буффало, штат Нью-Йорк, – у одного из десятков, сотен, даже тысяч точно таких же домов в одном из рабочих кварталов города. Луна исчезла, словно ее никогда не было на небе, а само небо казалось плоским, будто вырезанным из куска черной бумаги. Но уличный фонарь освещал въезд в заваленную снегом аллею и высоченный сугроб в форме конуса с заостренным верхним углом, поднимавшимся до самого окошка на чердаке, под крышей.

В ушах эхом отдавались слова мистера Лейси: Что я обещал тебе, Эрин? Никто никогда не узнает, что тебя ночью не было. И действительно, я с облегчением заметила, что окна первого этажа погружены во тьму, а в моем окне слабо мерцает свет – свеча все еще горела, даже спустя несколько часов. Крепко держа меня за руку, мистер Лейси помог взобраться на пирамиду из снега, точно по лестнице, стараясь ступать в оставленные им же глубокие следы, а я покорно следовала за ним, больше всего на свете боясь оступиться и упасть. Ну, вот ты и дома, вот ты и дома, говорил мистер Лейси, а мне казалось, я слышу: Вот ты одна, вот ты одна. О!… Рама снова вмерзла в лед и снег и никак не хотела поддаваться! Мы вдвоем толкали, толкали и толкали ее, и мистер Лейси добродушно и терпеливо улыбался. Наконец лед хрустнул, и рама приподнялась на высоту дюймов двенадцати, не больше. Внезапно я заплакала. Наверное, очень жалкое зрелище я представляла собой в тот момент, ресницы через секунду слиплись на морозном воздухе. Мистер Лейси засмеялся и поцеловал меня в левый глаз, а потом – в правый, и ресницы оттаяли. И, уже забираясь в окно, я услышала: Прощай, Эрин!

Вот он – летит, пригнувшись к рулю, на своем велосипеде. В сверкающем белом шлеме, отчего голова похожа на голову какого-то гигантского насекомого. Мускулистые ноги с вздутыми жилами. Дочерна загорелый, знай крутит себе педали, точно мальчишка. Мистер Уоллер, преподававший нам социологию тридцать лет назад. Я вижу его каждое лето, в конце августа он приезжает домой навестить семью. На неделю, дней на десять. Заходит к нам в гости, наши дома рядом. Так что ничего удивительного или неожиданного в этом нет. Но для меня встреча с ним всегда была потрясением. Всякий раз я бормочу: «Здравствуйте, мистер Уоллер!» – и в лицо бросается жаркая краска смущения. Потому что здесь, летом, он, разумеется, никакой не «мистер», уж тем более для своих бывших учеников, теперь уже совсем взрослых и равных ему. «Пожалуйста, называй меня просто Гордон, ладно?» Так всякий раз говорит мистер Уоллер. И смеется, тоже смущенный, возможно, даже раздраженный, и торопится прочь. Вскидывает руку в знак приветствия или прощания. И всегда непонятно, помнит он мое имя или нет. Но вот лицо помнит, это несомненно. Или какое-то другое лицо, тридцатилетней давности, похожее на мое.

Всего лишь учитель старших классов местной средней школы. Тут два варианта. Помнить всех бывших своих учеников, а их сотни, называть каждого по имени; или же забыть всех своих бывших учеников, а их сотни. И сердито ухмыляться всякий раз, когда они, словно призраки, возникают у тебя на пути.

Этим летом пошли разговоры, будто мистер Уоллер сильно изменился, стал сам не свой.