Евгений Козловский - Мы встретились в Раю… Часть третья

Всё про войну, про подвиги, про битвы…
А я хочу — чем дальше, тем острей —
сложить заупокойную молитву
по не вернувшимся из лагерей…

Всё про войну, про подвиги, про битвы…
А я хочу — чем дальше, тем острей —
сложить заупокойную молитву
по не вернувшимся из лагерей…

Ни от кого не принимаю иска
до той поры, как небо над Москвой
не треснет под громадой обелиска:
под черной вышкою сторожевой,

пока над вышкой той сторожевою
не вспыхнет пламя вечного огня.
Тогда о не пришедших с поля боя
найдется что сказать и у меня.

А дело было так: нас повели,
чуть рассвело, к назначенной делянке.
Снег был глубок, и мы едва брели,
а у меня от сбившейся портянки
вздувалась на больной ноге мозоль,
но думать о привале было глупо.
Вставало солнце. Снег блестел, как соль.
И даже вертухаевы тулупы
утрачивали признак белизны
на фоне снега. И тогда впервые
я ощутил дыхание весны
и осознал, что мы еще живые
и что на свете март. (А в сентябре
у нас с твоим отцом кончались сроки.)
Но ели были сумрачны и строги,
и солнце застревало в их коре.

Дошли до места. Старший на пеньке
уселся, гладя карабина ложе,
и закурил. А тот, что помоложе,
пошел по кругу со штыком в руке.
Он обходил делянку, аккуратно
концом штыка прочерчивая снег.
Кто за черту заступит! — всем понятно? —
стреляю, полагая за побег,
заметил старший. Выругался кто-то.
Лукич наш — Ворошиловский стрелок,
добавил молодой. Начни работу!

Старались сделать норму, кто как мог,
косились на черту. И вдруг громада
сосны нависла над твоим отцом.
Я крикнул. Он увидел. Стал как вата
и прянул прочь. Через черту. Лицом
уткнулся в снег. Над дулом карабина
еще мгновенье веялся дымок.
Предупреждал: не бегать! Метко: в спину
напротив сердца. Даже не намок
бушлат от крови. Не успел. Сверкая
в закатных побагровевших лучах
стал кровью снег.
А звали вертухая,
запомни навсегда: Егор Слипчак.

В родной стране СССР,
в Березовых Ключах,
живет седой пенсионер
Егор Лукич Слипчак.

Ах, жизнь привольна и легка:
и домик свой, и сад,
и куры есть у Слипчака.
Румян Лукич, усат.

Он утром раненько встает,
покормит лично кур,
яичко съест, чайку попьет,
устроит перекур

и после важных этих мер
присядет на стульчак
счастливый сей пенсионер
Егор Лукич Слипчак.

Не прячется ни от кого,
сам Бог себе и царь,
а сын в райкоме у него
четьверьтый секретарь.

Все есть: не надо ничего,
не жизнь — сплошной восторг,
а дочка в школе у него
историк и парторг.

Ах, верно, вечно будет жить
Егор Лукич Слипчак:
он в меру ест, он бросил пить,
не курит натощак

и, бодр как юный пионер,
растит себе внучат.
Вот так живет в СССР
сей гражданин СССР
Егор Лукич Слипчак.

Я — Гамлет, не знающий, стоит ли мстить.
И, если бы взял на себя это право,
не знал бы, должно быть, что делать с Варравой:
отправить на крест или прочь отпустить.

А может ли быть, что желанье простить
порой знаменует лишь трусость да леность,
а правдой становится вечная ненависть?
Я Гамлет, не знающий, стоит ли мстить.

Товарищ Сталин, вы большой ученый,
историю вы знаете на ять,
а нам, коль уж попали в список черный,
одна дорога. Ну, да наплевать.

Мы тоже были молоды и крепки,
махали топором до дурноты,
рубили лес по-сталински, на щепки,
и щепки те сломали нам хребты.

Веселого немного в этой доле,
но в нашей смерти не виним мы вас:
нам не по силам оказалась воля —
явились вы. И показали класс.

Россия дождалась, чего хотела,
и, вся в слезах, упала вам на грудь,
а вы… вы слишком знали ваше дело,
смотрели в корень. Зрели рабью суть.

Конечно, не безгрешны вы, но так ли
безмерны, непростимы те грехи?
Ведь Немирович ставил вам спектакли,
Ахматова писала вам стихи.